Букет из народных преданий - Эрбен Карел Яромир - Страница 7

7

СОЧЕЛЬНИК

С О Ч Е Л Ь Н И К{10}

I Окна окованы тьмой и морозом, в хате теплынь и уют; бабка клюет перед печкою носом, девушки пряжу прядут. «Прялка, быстрей! Веселее жужжанье! близок рождественский пост к окончанью, скоро и святки придут!»{11} Любо работать девице красной в зимние хмурые вечера; знает – старанья ее не напрасны, верит придет и ее пора. Явится молодец за прилежной, молвит: «Красавица, выйдь за меня!  будешь супругой моею ты нежной, верным супругом твоим буду я. Я тебе мужем; ты мне женою, брачный венец нас с тобою ждет!» Та, что над пряжи клонилась волною, — глядь — уж для свадьбы рубашки шьет. «Прялка, быстрей! Веселее жужжанье! близок рождественский пост к окончанью, скоро сочельник придет!» II Ой, ты, щедрый вечер святочных гаданий, кому исполненье принесешь желаний? Хозяину — хлеба, коровам — кормежку, петух — чеснок любит, курам — горсть горошку. Плодовым деревьям — со стола остатки; детям — золотые во сне поросятки.[12] А моя девичья душа молодая чего-то иного желает, гадая. У темного леса над старой плотиной столетние вербы склонились с повинной. Одна верба круто над землей склонилась, где синее озеро подо льдом укрылось. Тут, говорят, в полночь, при лунном сияньи, в проруби девице суженый предстанет. Не страшна мне полночь, к ведьмам нету страху; прорублю я прорубь топором с размаху. Погляжу я в прорубь ровно к полуночи, суженому тихо загляну я в очи. III Мария с Ганной — двое подружек, обе как розы весенней цвет: какая краше, какая лучше, сразу на это не дашь ответ. Эта ли к молодцу обернется — ради нее хоть в огонь готов! Только вторая ему улыбнется, нету у него для сравненья слов. Полночь настала. В глуби небесной вспыхнули звезды. Полночь тиха, звезды вкруг месяца скучились тесно, словно овечки вокруг пастуха. Ночь наступила — мать над ночами, ночь рождества, путеводной звезды; снег вкруг деревни искрится лучами, по снегу — к озеру видны следы. Над полыньею одна в душегрее, встала другая подле нее: «Ганнушка, Ганна, скажи мне скорее, что ты там видишь, сердце мое!?» «Ах, там в тумане, — с открытою дверью мнится мне Вацлава домика вид — вот прояснело, вижу теперь я, там на пороге парень стоит. В темнозеленом кафтане он, молод, шапка надвинута набекрень, к ней мной дареный букетик приколот, Господи! Это ж — Вацлава тень!» Быстро вскочила в жарком порыве, стала над низко склоненной другой: «Ну, мое золотко, что там, Мария! Что тебе видится под водой?» «Ах, вижу я: вижу скрытые мглою, в дымной завесе, мерцая в ряд, словно бы свечи вокруг аналоя, красные огонечки горят. Черное что-то туман прикрывает, вот уж из мглы проясняется той: — боже! ведь это ж — подружки рыдают, а между ними — покров гробовой!» IV Веет ветер ласковый по полям, яругам,[13] цвет весенний стелется полем, садом, лугом. Загудела музыка от костела звоном, а за ней, осыпана цветом благовонным, едет свадьба цугом. Молодой жених, красив и лицом и станом, шапку лихо заломил, зелен цвет кафтана, как предстал ей ночью той, так ведет к себе домой красавицу Ганну. Пришла осень. На ветвях ветер листья косит, похоронный слышен звон, — мертвую выносят; в трауре подружки, свечи потухают, клич и причитанья трубы возглашают, заунывно воют: вечному покою! Чье венок обвил чело, кто в гробу почиет? белой лилиею чья надломилась выя? Отцвела, как бы затоплена росою, умерла как бы подкошена косою, — бедная Мария! V Окна окованы тьмой и морозом, в хате теплынь и уют; бабка клюет перед печкою носом, девушки пряжу прядут. «Прялка, живей! Веселее жужжанье! близок рождественский пост к окончанью, скоро и святки придут! Ах, сочельник темный, и звезда святая, как тебя я вспомню, — за сердце хватает! Так же мы сидели вкруг за челноками: год промчался еле — нет двоих меж нами! Одна косу расплела, волосы густые, распашонки шьет она, а другой — земля тесна, бедная Мария! Вот сидим мы, как вчера, дружной стайкой тесной, что же с каждой через год станет? Неизвестно! Громче жужжанье! Быстрее вращенье! В мире все кружится, все в измененьи, жизнь человеческая, как сон! Лучше, коль завтрашний день им неведом,— людям непрочной надеждою жить, чем — обреченное бурям и бедам — страшное будущее открыть!»{12}