Храм фараона - Обермайер Зигфрид - Страница 107

Теперь Такке не давало покоя, что имел в виду человек, говоря о Солнце и любимой «с самого верха». Она собралась с духом.

— Господин, я хотела бы спросить еще кое-что из того, что касается тебя, потому что я не понимаю, что имеют в виду люди. Каждый знает, что я работаю у тебя, и я слышу замечания, такие как «твой Пиай слишком близко подошел к солнцу и загорелся, но он за это поплатился…» Они говорят о любимой «с самого верха» и о чем-то подобном. Это вещи, на которые я ничего не могу возразить, потому что я ничего не понимаю. Я хотела бы защитить тебя, хотела бы иметь возможность обороняться…

Пиай потрепал Такку по щеке и почувствовал, как приятно касаться теплой мягкой девичьей кожи. «Надо бы делать это почаще», — подумал он, а затем сказал равнодушно:

— То, что ты слышишь, — смесь насмешки, злорадства и зависти. Я объясню тебе простыми словами, в чем дело. Намек на солнце, от которого я «загорелся», относится к дочери Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, с которой меня связывала… связывает дружба… Я рассказывал тебе, что царь носит титул сына Солнца. Вот откуда этот намек. Фараон не одобрил нашу дружбу и по праву. Он наказал меня за это каторжными работами, но позднее помиловал. С тех пор я снова здесь и довожу свою работу до конца. Больше тебе ничего и не надо знать, Такка, и я прошу тебя никогда больше не спрашивать меня об этом. Не обращай внимания на сплетни, а если досужие болтуны будут тебе надоедать, спроси, как их зовут. После этого они тотчас закроют рот, поверь мне.

Юная Такка была под впечатлением: мастер Пиай мужественно взял на себя ответственность за эту связь «совсем наверху», пострадал за это, был разлучен с любимой, может быть, даже навсегда. Он почтил своим доверием маленькую нубийскую рабыню, посвятил ее в свои дела, и теперь она прикроет рот каждому, кто осмелится насмехаться над ее хозяином. Одновременно у нее возникла потребность утешить его, помочь ему пережить разлуку. Такка не изучала искусство соблазнения, потому что в ее племени не говорили об этом с необрезанными девушками. Она действовала так, как велело ей ее сердце и женская природа. С некоторых пор она чаще смотрелась теперь в тусклое бронзовое зеркало, при помощи которого Пиай каждый третий день сбривал щетину. Он имел право на цирюльника, но старался не затруднять людей, если мог справиться сам.

Такка смотрела на других женщин, как они красятся. Она достала немного ароматной воды, которой обрызгивала себя, перед тем как Пиай приходил домой, и теперь, поскольку настали жаркие месяцы времени Шему, носила легкое, очень короткое платье, тонкие складки которого едва прикрывали ее маленькую твердую грудь.

Однажды она спросила Пиайя, не будет ли он возражать, если она дома, конечно же, только дома, из-за жары будет носить лишь набедренную повязку. Если это ему помешает…

— Нет-нет, это мне не мешает. Молодые рабыни при дворе Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, тоже ничего больше не носят, и никто не находит в этом ничего зазорного.

Пиай мог признаться, что ему нравится крепкое, стройное тело юной нубийки. С недавнего времени от нее исходил аромат сандалового дерева, и по вечерам мастер почти не сводил глаз с ее темного гибкого тела, когда, готовя ужин, девушка крутилась вокруг него, случайно касалась его, за что тут же извинялась. От Такки не ускользнуло, с каким вниманием ее господин смотрит на нее, и инстинкт предупредил ее, чтобы она не переусердствовала. И однажды вечером она приняла его снова в своем платьице.

— Я думаю, что тебе, господин, все-таки мешает, когда я здесь кручусь по хозяйству в одной набедренной повязке, словно полевая рабыня или танцовщица. Сейчас уже не так жарко. Ты не находишь, что так приличнее?

Она задавала эти вопросы с широко раскрытыми глазами и самым невинным видом, и Пиай радовался ее наивной непринужденности.

— Это касается только нас двоих. Если бы у нас были гости, то тебе, конечно же, пришлось бы надеть платье. А мне это не мешает, Такка. Побереги свое платье для более прохладного времени года.

— Если ты так желаешь…

Такка снова сняла платье, и Пиай проследил за ней довольным взглядом.

— Ты рассказал мне о Пер-Рамзесе, городе фараона, да будет он жив, здрав и могуч. Там живут только светлокожие люди, или же есть также люди из Куша?

— Коренное население на севере, конечно, со светлой кожей, но и нубийцы служат при дворе Благого Бога.

— Вероятно, в качестве рабов?

Пиай улыбнулся:

— Нет, их встретишь всюду, также и на высоких должностях. Фараон, да будет он жив, здрав и могуч, ценит лишь умение и талант, а не цвет кожи. Личный повар царя темный, как черное дерево. Два военачальника и несколько высокопоставленных чиновников происходят из Куша, не говоря уж о царских слугах, носителях опахала, няньках и девушках из гарема.

— Так как я и так принадлежу царю, я бы тоже могла получить место при дворе?

Пиай улыбнулся:

— Это не так просто: должности при дворе, даже самые скромные, очень желанны и почетны. Они большей частью передаются из поколения в поколение в семье, или же их получают по рекомендации. Раньше мне стоило бы только замолвить словечко за тебя, но теперь… А ты хотела бы служить при царском дворе?

— Нет, господин, — честно ответила Такка, — мне больше нравится у тебя.

Пиай схватил руку девушки и притянул ее поближе к себе.

— Ты это прекрасно сказала. В Кеми есть немного людей, которые хотели бы служить мне охотнее, чем царю. Вероятно, ты одна-единственная, маленькая нубийка.

— Потому что ты мне нравишься. Благой Бог такой далекий, даже если служишь ему и находишься вблизи от него. Я полагаю, он не стал бы слушать меня так долго, как ты. А уж чтобы он взял меня за руку…

Еще несколько мгновений назад Пиай не думал о том, чтобы поцеловать Такку, а теперь сделал это, нежно и любовно. Он привлек девушку к себе на колени, погладил ее темное, пахнувшее сандаловым деревом тело, поцеловал еще детскую грудь, ощутил ее легкое сопротивление и тотчас спросил:

— Ты не хочешь? Ты боишься?

Такка только молча покачала головой и неистово бросилась в его объятия. Он отнес ее к своему ложу, развязал ее набедренную повязку и начал нежно поглаживать ее живот, при этом в голове у него промелькнуло: «Ты любишь противоположности, Пиай, сначала дочь Солнца, а затем нубийская рабыня». Однако он не ощутил никакой разницы. Такка сказала ему, что она не обрезана, и теперь он радовался тому, что докажет ей преимущество этого недостатка. Она начала дышать быстрее, запрокинула голову, когда он проник в ее лоно, и тихо застонала. Когда Пиай помедлил, она закричала:

— Останься там, останься во мне!

Она обхватила руками его бедра и прижала его к себе, как будто хотела проглотить.

Позже она призналась:

— Первый раз это было так безобразно, что я чувствовала себя, как зверь, которого убивают, а теперь это было так прекрасно…

— Если оба этого желают, то это большей частью прекрасно. Ты знаешь, что я с… с тех пор не спал больше ни с одной женщиной? Я был мертв, как мумия перед открытием рта, я был лишь инструментом, который делает свою работу, а теперь… — Он любовно посмотрел на нее. — Ты все еще стремишься к тому, чтобы сделать обрезание и стать настоящей женщиной? Как мужчина, могу тебя заверить, у тебя все, как и должно быть.

— Я не увижу моей родины, и я не хочу этого. То, что было правильным там, здесь может оказаться фальшивым, и наоборот. Я выучила язык этой страны, ты рассказал мне о богах и о фараоне, да будет он жив, здрав и могуч. Если ты позволишь мне несколько месяцев прожить в твоем доме, ты сделаешь из меня настоящую египтянку.

— Зачем мне тебя прогонять?

— Я могу тебе надоесть, а кроме того, твоя любовь принадлежит другой женщине. Я же рабыня, и мое тело принадлежит не мне одной.

— Ты права, кое-чем от него обладаю и я. По сравнению с тобой я старик, и, может быть, ты сама скоро будешь мной сыта и станешь стремиться к молодому возлюбленному всей силой своих желаний.