Храм фараона - Обермайер Зигфрид - Страница 56

— Оставим это. Может быть, ты сможешь, уважаемый Пиай, указать со всем почтением Богоподобному, да будет он жив, здрав и могуч, что Пта на юге не особенно хорошо знают и что было бы более подходящим посвятить храм Ра, точнее, Амону-Ра.

— Но уважаемый, на границе с Кушем едва ли живут настоящие египтяне! Там особенно не чтят ни Пта, ни Амона, а держатся своих старых племенных богов, которых здесь никто не знает. Этот храм должен воплотить сияющую власть сына Солнца во всем его великолепии там, где нет ничего, кроме пустыни и воды. Я могу заверить тебя, что это не направлено против Амона.

— Конечно, конечно, — ответил Тотмес и сдержанно вздохнул. Потом он выпрямился. — Пиай, ты можешь оказать большую услугу Амону, если предложишь Богоподобному, чье ухо благосклонно к тебе, промежуточное решение. Храм мог бы быть посвящен Амону и Пта одновременно. Это ведь неплохая мысль, не так ли?

— К сожалению, я не имею влияния на решения Богоподобного, счастье, если Благой Бог вообще прислушивается к моим советам. Следует ли он им? Увы, большей частью нет.

— Но твое мнение он, по крайней мере, выслушивает, это известно.

— Да, время от времени. Я не хотел бы выказать себя неблагодарным жрецам Амона, потому что они часто поддерживают меня здесь, в Фивах. В любом случае я передам твои сомнения, которые я хорошо могу понять, царю.

Невозможно было не расслышать выдох облегчения второго жреца.

— Я знаю, что ты красноречивый человек, мастер Пиай, и не обещаешь того, чего не можешь сделать. Ты не зря постараешься, и, кто бы ни бросил тебе упрек в неподобающем общении с принцессой Мерит, тот будет опровергнут нашими свидетелями. Может статься, однажды тебе потребуется наше свидетельство.

Пиай знал, что играет с огнем, и поэтому высоко оценил предложение жреца.

Мерит вернулась во дворец и долгое время принимала ванну, Бикет стояла рядом и наблюдала за служанками, помогавшими принцессе купаться. Это были стройные ловкие нубийки, гордившиеся тем, что их выбрали для этой службы.

От своей бывшей няньки Мерит не имела тайн.

— Ах, Бикет, я узнала сейчас совсем новое чувство. С тех пор как Пиай ушел, мне кажется, что вместе с ним ушла половина меня. Мне его так не хватает! Ты знаешь это?

Бикет, которая была вдвое старше ее, очень хорошо это знала.

— Конечно, моя голубка, какая женщина этого не знает! Боги сделали так, что мужчина и женщина, по крайней мере, пока они молоды и влюблены, постоянно испытывают эту тоску. Они хотят быть вместе день и ночь, каждый час, навсегда. Наслаждайся этим временем. Скоро сюда прибудет твой высокочтимый отец, Благой Бог, и тогда это должно будет прекратиться.

Мерит возмущенно стукнула кулаком по воде так, что служанки испуганно склонились.

— Прекратить? Я и не думаю о том, чтобы прекращать! Мы любим друг друга, Бикет, мы любим друг друга, как еще никогда мужчина и женщина не любили друг друга!

— Я верю в это… — попыталась успокоить ее Бикет, — однако ты не должна создавать опасность для мастера Пиайя. Каждый, происходящий не от крови Амона-Ра, теряет жизнь, если осмелится только прикоснуться к одному из вас. Да ты это знаешь! Даже твой отец, да будь он жив, здрав и могуч, не мог бы отменить этот старый закон, он исходит от Маат и является божественной правдой.

— Обе эти девушки тоже прикасаются ко мне, но никто не зовет палача.

— Для слуг делается необходимое исключение. Пиай не твой слуга, и он не удовлетворяется тем, что моет тебе спину. Ты должна видеть вещи такими, какие они есть, моя голубка. Чем меньше ты подвергаешь его опасности, тем более можешь быть уверена, что сохранишь его для себя и своей любви. Это продлится еще некоторое время, но… когда появится Благой Бог, нельзя, чтобы даже тень подозрения упала на Пиайя.

— Ты права, Бикет, но разве за нами не наблюдают постоянно тысячи глаз? Ни от кого не ускользнуло, что во время хамазина я была с Пиайем на ладье, а тот, кто запер нас тогда в храме Сета, наверняка сделал это не без основания.

— Ты права, но тот, кто бросит на тебя подозрение перед Благим Богом, рискует своей головой. Фараон поверит скорее тебе, своей любимой дочери, чем любому изветнику. То, чем вы занимались на ладье, было скрыто от глаз других, даже я ничего не видела. В маленьком храме нет окон, в которые можно заглянуть. Нет-нет, моя голубка, пока вы будете оставаться осторожными, ничего дурного с вами не случится.

Мерит успокоилась. За себя она не боялась, но Пиай, если учесть, насколько вспыльчивым и резким был ее отец, легко мог подвергнуться смертельной опасности. А она скорее отрубила бы себе руку, чем потеряла бы любимого.

Рамзес привел все в порядок в своей новой столице, и через несколько дней собирался в поездку на юг. Так как она должна была быть долгой, на этот раз его могла сопровождать вся семья: Нефертари с сыновьями Амани, Енамом и уже двухлетней Мерире, а также Изис-Неферт с Рамозе и маленьким Меренптой, в то время как Хамвезе, второй сын второй жены, уже несколько лет был вторым жрецом в храме Пта в Мемфисе. Его не интересовали путешествия и приключения, он стал настоящим ученым, имел глубокие познания в разных областях и после смерти старого Гуя должен был занять должность верховного жреца в Мемфисе.

Для Изис-Неферт было маленьким триумфом, что Хамвезе вырос уважаемым ученым и теперь занимал второй по значению пост жреца в Мемфисе. Это удовлетворяло ее честолюбие не меньше, чем поездка в Фивы, на любимую родину, рядом — хотя и только слева — с Благим Богом, которому она родила уже трех здоровых сыновей. То, на что надеялись и чего ожидали от нее в Фивах, она совершила перед лицом Амона и его жрецов и могла со спокойной совестью появиться перед ними. В Мемфисе была предусмотрена только короткая остановка, однако в порту их встретила траурная процессия с Гуем и Хамвезе во главе. Живая душа Пта, его подобие и воплощение на земле, священный бык Апис умер. И «ставившие печать бога» уже готовились его бальзамировать.

Это священное животное бога-создателя Пта было зачато лучом света в молодой корове и отличалось от обычных быков двадцатью девятью признаками. Самыми важными были белое пятно на лбу, иссиня-черная шерсть, определенные белые пятна на груди и на спине, непарные волоски на хвосте и узелок в форме священного скарабея под языком. Как только старое животное почило в Озирисе, жрецы и их помощники кинулись во все стороны, чтобы осмотреть только что рожденных телят. Они обыскивали хлев за хлевом, поле за полем, пока наконец не отыскали священного теленка. Его привели потом вместе с его матерью в большой хлев в переднем дворе храма Пта, где верующие могли посетить его и молиться ему. В его честь устраивали большое количество праздников, и, как только бык подрастал, он получал свой собственный гарем с безупречными взрослыми коровами, тщательно выбранными для бога. Некоторые из этих быков достигали весьма почтенного возраста, и их смерть искренне оплакивалась всем городом. Многие обращались к быку со своими молитвами, просьбами, обетами, и многим он помогал.

Таким образом, фараон не мог просто проехать мимо, а должен был принять участие в различных траурных церемониях, которые растянулись на несколько дней. Хамвезе, которого царь очень ценил, в почтительных и хорошо составленных выражениях передал отцу и фараону пожелание жрецов и всего города остаться и подождать, когда жителям покажут нового Аписа.

Рамзес не мог отказать своему разумному сыну ни в чем и быстро согласился. Однако он не хотел оставаться в Мемфисе, а решил провести время ожидания с сыновьями на охоте. Ликование сыновей было ему ответом, потому что Амани, Рамозе и Енам унаследовали отцовскую страсть к охоте. Если Амани ловчее всех обходился с пращой, то оба других были превосходными стрелками из лука. К фараону присоединился еще один из его сыновей, отпрыск давно умершей наложницы. Мальчик носил имя деда и внешне был очень похож на отца. Во всем дворце не было никого, кому бы не нравился юный Сети. Братья ценили его как сотоварища по играм, а позднее спутника во время охоты. Он не был ни высокомерным, ни злопамятным, учился легко, без того чтобы особо бросаться в глаза своей ученостью, не был ни пустым, ни честолюбивым — словом, был человеком, который ни у кого не вызывал ни неудовольствия, ни ревности, и поэтому не нашлось бы никого, кто желал бы ему зла.