Волчье море - Лоу Роберт - Страница 19

— И?

Финн пожал плечами.

— Никто не спорит, что ты наш ярл. Когда порвем этих козопасов, мы все будем заодно, уже не сядем по разные стороны от костра.

Я подошел к огню позднее, под тихий разговор о доме, о краях, где выпало побывать данам, под похвальбу нашими походами. Никто не вспоминал Траина вслух, но я чувствовал, что он лежит недвижно под камнями, с оружием на груди. Пять лет ломать камни — и погибнуть вот так…

Я не мог согреться всю ночь.

5

Дождь стучал по колпаку моего плаща, налетая с гор, которые Козленок назвал Троодосом. Мы взобрались высоко, море скрылось из вида, вместе с оливами и рожковыми деревцами, их сменили известняковые скалы и редкие сосны, приземистые дубки и стройные деревья, о которых Сигват сказал, что это кедры. Тут было прохладно, чисто и мокро, и мы дожидались возвращения разведчиков.

— Монастырь падать, — сказал Козленок, гордый тем, что составил заодно несколько северных слов, и ткнул пальцем вперед. Он весь дрожал в своей рваной рубахе, хотя Финн выделил ему плащ из наших запасов, и мальчишка укутался в этот плащ с головой. Нам самим, однако, день казался привычно свежим, Финн прогудел: «Почти как дома» — и взъерошил Козленку копну черных волос.

Это Финн привел Козленка и его брата, похожих друг на друга, как два весла, — оба темноволосые, с оливкового оттенка кожей и черными глазами. Один постарше, с гордостью поведал Финн, ему девять, а брату восемь.

Их мать, толстуха в черном, обычно прикрывавшая рот ладонью, пряча отсутствие зубов, все пять лет носила данам воду и пищу; нынче она, с другими горожанами, отстирывала и чинила нашу одежду. Даны по одному и по двое сходили в бани, возвращались чистые и причесанные. Затем им подстригали волосы и бороды, изрядно спутавшиеся за эти пять лет, — среди северян даны самые охочие покрасоваться.

Финн с чего-то проникся к Козлятам, которые бегали за ним, белозубо улыбаясь, точно две собачки, с тех пор, как пришли к нам и вызвались нас обстирывать, — их отец умер от лихорадки несколько лет назад.

— В них видна арабская кровь, — сказал я брату Иоанну, когда тот поведал мне, что эти мальчишки болтают по-восточному.

— Насчет крови не знаю, а в матери арабы всяко побывали, — усмехнулся Финн и закрутил ус; думаю, у него был свой интерес — отсутствие зубов не помеха для мужчины, долго болтавшегося в море.

Хавскип привели в бухту под суровым взглядом Валанта и надлежащим образом передали нам — впрочем, я заметил два греческих дромона, легкие галеры с катапультами на палубах, в створе гавани, явно на случай, если мы сглупим и попытаемся удрать.

Гизур поднялся на борт вместе с даном по имени Хрольв, который имел навык кораблевождения, а прочие даны сгрудились на берегу, вдыхая смолистый запах сосен.

Один из них, Свартар, сказал мне, что хавскип зовется «Айвур», «Свирепый», а я спросил, будут ли даны против, если мы назовем корабль «Сохатым фьордов», как заведено у Братства для всех челнов — пускай служат нам эти «Сохатые», увы, недолго.

Свартар ответил, что потолкует со своими, а я прибавил, что созову тинг и мы примем решение сообща. Свартар мне понравился, он очень быстро приспособился к новым порядкам и часто смеялся, даже над собственными невзгодами.

В юности он помогал монетному мастеру в Йорвике, лет десять назад или около того был учеником мастера по имени Фротрик, который чеканил монету для юного конунга Эадвига.

— Но я так и не освоил это дело, — признался он, когда мы стали его расспрашивать. — А потом вдруг сделал добрый чекан, уж поверьте, справный и ладный, с одной стороны надпись «Eadwig Rex» и крест, с другой имя и клеймо Фротрика. Имя конунга вышло на загляденье, а вот Фротриково я вырезал вверх ногами и наизнанку, так что прочесть его можно было только в отражении.

Все захохотали и принялись хлопать себя по коленям, когда Свартар добавил, что Фротрик на пробу поставил оттиск на чекане — а затем в ярости вышвырнул чекан на улицу, и Свартара вместе с ним.

— Так что я решил, что ремесло не для меня, и тем же летом присоединился к викингам. И до сих пор с ними.

Нового «Сохатого» объявили годным к выходу в море, пусть даже его парус, пять лет пролежавший сложенным на дворе, требовал починки, да и оснастку почти всю надо было заменить.

Я велел Радославу, Квасиру, Гизуру, Коротышке Элдгриму и шестерым данам остаться в Ларнаке, стеречь и чинить оба корабля, а затем показал Козлятам две серебряных монеты, чеканки Великого Города, и сказал, что это их доля. Один будет нашим проводником, а другой — гонцом: если на берегу что-нибудь стрясется, он известит нас об этом — Коротышка умел резать руны на дереве, и малец принесет деревяшку с письменами, которые способны прочесть лишь северяне.

— Я пойду, — воскликнул старший, стукнув себя по груди рукой в бесчисленных ссадинах. — Только мне нужны меч и щит. И еще шлем.

Финн усмехнулся, выдал ему все из своих личных запасов и хмыкнул, когда мальчишка сгорбился под тяжестью оружия.

— Как насчет доброй кольчуги, храбрый Бальдр? — Он постучал с улыбкой по верхней части шлема, в котором голова мальчишки словно утонула, и спросил, есть ли кто-нибудь дома. Потом снял шлем, взъерошил мальчику волосы и прибавил: — Думаю, обойдешься своей пращой.

Козленок засмеялся и вернул оружие, явно довольный, что избавился от такого груза. Я же сообразил, что не могу и впредь именовать его просто Козленком, и спросил, как его зовут.

Финн застонал.

— Ну чего привязался, Торговец? — он покачал головой в притворном горе. — Какая тебе разница?

Мальчик глубоко вдохнул и гордо выпятил челюсть.

— Иоанн Дука Ангел Палеолог Рауль Ласкарис Торник Филантропен Асанес, — выпалил он и широко улыбнулся. Финн ухмыльнулся в ответ.

— Имя длиннее, чем он сам, — пробормотал я. — Пожалуй, предпочту Козленка. А твой брат? Я не стану повторять ошибку и спрашивать у него.

— Его зовут Власий, — ответил мальчик и недоуменно, даже сердито уставился на нас, когда все покатились со смеху.

Затем, с копьями, круглыми щитами и в кожаных шлемах, которые прислал Тагардис, остальные даны заодно с моими людьми отправились, нагруженные мехами с водой, вяленым мясом и хлебом, в глубь острова. Едва мы двинулись в путь, начался дождь.

Три дня спустя ни дождь, ни студеный ветер, принесший сырость, и не думали униматься. Мы тем временем поднялись в холмы, постепенно забирая к востоку. Мы были уже довольно близко от Като Лефкары и городка Лефкара, по слухам, оплота Фарука, а дождь все лил, оседая пеленой влаги на лицах и ресницах. Правда, для северян было достаточно тепло, чтобы мы как следует пропотели под броней.

Те, чья очередь была нести тяжелые мешки, которые я распорядился взять с собой, ворчали вдвое больше остальных, и никому не нравилось постоянно ходить мокрым.

Разведчики вернулись с трех разных направлений. Все они были данами, ибо никто из дюжины моих побратимов не был особенно силен в охоте или следопытстве. У данов нашлось трое, и лучшим из них был Хальфред, тот, что выступил против Траина. Его называли Косоглазым — левый глаз у него словно прилип к носу; но, косоглазый или нет, он читал следы с той же легкостью, с какой монахи разбирают латынь.

Он был сухощавым и сноровистым и раньше трудился на Кнуда, обитавшего в Лимфьорде. Кнуд славился по всей Дании как скряга, обретший богатство работорговлей — он похищал эстов и ливов по всему побережью Балтики и продавал их купцам из Дюффлина и Йорвика.

От него требовалось, сказал Хальфред Косоглазый, находить беглецов, а поскольку Кнуд не тратился на стражу, работы было много, но в конце концов ему это занятие стало надоедать. Мало-помалу он отдалился от родни — никому не хотелось водиться с охотником на людей, пусть даже рабов.

Я порадовался скупости Кнуда — как выяснилось, Хальфред читал следы на земле, как мой отец когда-то читал ветра и течения, — ни в чем не уступал прежним нашим разведчикам, Носу Мешком и Стейнтору, которых Один забрал в Вальгаллу.