Волчье море - Лоу Роберт - Страница 32

Он не сказал ни слова, но парни поняли, что он имел в виду, — ни один настоящий воин не бьет ребром по ребру, ведь меч слишком ценное оружие, а таким образом его легко испортить. Меч против щита — вот как нужно, и лишь если ничего другого не остается, ты подставляешь свой клинок. Воин это знает.

— Крестьяне, с мозолями от бороны, — проворчал Финн с отвращением. — Думают, что они дома, что все это просто сон. Наполняют рога, кричат: «Til ars ok fri?ar»… Волосатые ятра Одина, какая польза от того викингам?

Til ars ok fri?ar. За урожай и мир. Мне вдруг привиделся Гудлейв, мой приемный отец, румяный и довольный, с широкой ухмылкой, в темном и вонючем Бьорнсхавене: рог высоко поднят, на лице искренняя радость — добрый урожай, зимой голодать не придется, никто не умрет ни среди нас, ни среди траллов, даже скот уцелеет. Тот самый Гудлейв, чья голова осталась торчать на шесте на далеком берегу, насаженная его собственным братом.

Может, люди Скарпхеддина ощущали, что мы — другие; так или иначе, они к нам не приближались, мудро не мешая чужакам наслаждаться греческими красотами, и пыжились только тогда, когда мы проходили дальше.

В Антиохии оказалось полным-полно высоких домов и Христовых церквей с куполами; нашлось и несколько мечетей с маковками на макушках. Потом мы вышли на просторную круглую площадь, окруженную каменной стеной с ярусами сидений.

Везде продавали хлеб, овощи, горох и рис. Свала купила два красных плода с листьями и жесткой кожурой; она взяла плод в обе руки, резко вывернула запястье, и кожура вскрылась, обнажив сотни маленьких семян, сверкавших, как lalami, рубин, в ухе Радослава.

Славянин восхитился ловкостью девушки и попросил показать, как она это делает, а мы все пробовали на вкус терпкие и липкие семена плода под названием румман.

— Что это за место? — спросил Финн, вытирая сок с бороды.

— Амфитеатр, — ответил брат Иоанн, — тут древние римляне устраивали бои гладиаторов.

— Я слыхал о них, — вставил Радослав. — Поединки, иногда против диких зверей, а чаще против других людей.

— Звучит лучше, чем гонки колесниц в Миклагарде, — проворчал Финн.

Брат Иоанн хмуро посмотрел на него.

— Эти бои запретил император Юстиниан. Нынче за такое развлечение полагается смертная казнь.

— И все же бои проводят, — сказала Свала, и мы все обернулись к ней. — Тайно, конечно, однако даже ставки принимают. Если знаешь нужного человека, тебя известят, где именно состоится бой, и проведут на него.

— Ставки, — повторил Финн и задумался.

Мы гуляли и пялились по сторонам, но наконец я решил, что пора бы возвращаться на корабль. Я договорился, что моих людей на борту накормят и напоят, а от солнца они укроются под парусом, но мы не стали выставлять дозор, а значит, не исключено, что все побратимы решили — на корабле им делать нечего, уж лучше махнуть в город и как следует повеселиться, а за «Сохатым» пусть присматривают норны.

Так что мы присели за столик в таверне возле амфитеатра для последней чаши вина. Моя голова кружилась от впечатлений; хотелось закрыть глаза и просто слушать, как Радослав заигрывает со Свалой, а брат Иоанн и Финн спорят, кто дальше плюнет семечко оливы.

Внезапно я увидел себя на борту «Сохатого», когда мы шли на веслах от Кипра, и усомнился, чье хриплое дыхание слышу — свое или Козленка. Но кто-то где-то отбивал ритм для гребцов, и каждый удар звучал вопросом, снова и снова… Где Старкад? Где наши товарищи?

Мы плыли по темному морю, и я стоял на носу корабля мертвых, парус хлопал, весь драный и ветхий, хотя ветра не было вообще. Впереди целые горы льда откалывались от ледника и плюхались в воду, точно громадные белые медведи. Возникло бледное лицо, окруженное лохмотьями волос, темные глаза ввалились и глядят обвиняюще, как мертвые глаза маленького Власия. Знакомое лицо, и в этом темном месте, яркий, как слеза, острый, как кончик месяца, она подняла кривой меч…

— Хейя, Торговец… Хватит!

Голос вернул меня обратно в таверну. Побратимы таращились, бледные, как масло, их лица расплывались. В конце концов я сосредоточился.

— Дурная голова, — проговорил Радослав, а брат Иоанн предложил мне разбавленного вина, и я смочил пересохшие губы.

— Кто такая Хильд? — лукаво спросила Свала, и мой живот словно провалился в пятки. Я не мог выдавить ни звука. Девушка подождала ответа, и, когда стало ясно, что никто не откликнется, пожала плечами и отошла в сторонку. Давно умершая, эта женщина, что привела нас к сокровищу Атли, продолжала отравлять мою жизнь.

— Солнце напекло тебе голову, — сказал брат Иоанн. — Лучше вернуться на корабль.

— Ступай один, — весело бросил Финн, который куда-то отбегал; он подкидывал что-то на ладони. — Позор нам, если мы уйдем и пропустим поединок.

Он показал резную деревяшку и поделился новостью: когда прозвонит колокол, все, у кого есть такие пенязи, должны собраться у главного входа в амфитеатр.

— Колокол? — переспросил брат Иоанн. — Какой колокол?

— Ты променял деньги вот на это, Лошадиная Голова? — со смешком уточнил Радослав. — По-моему, человек, который тебе его продал, уже давно удрал в какую-нибудь забегаловку на другой стороне города.

— Нет, нет, — возразила Свала. — Он имеет в виду вечерний колокол.

Радославу пришлось объяснять, что этот колокол созывает верующих на молитву. Мы уже слышал вопли мусульман, призывавшие правоверных молиться пять раз в день. Как-то уж чересчур для нас, не молившихся никогда, разве что при необходимости; думаю, это устраивало и нас, и наших богов.

— Уж наверняка бой будет не в амфитеатре, — сказал брат Иоанн. Финн погладил бороду и намекнул, что рынок, скорее всего, ближе к ночи опустеет. — За такие бои казнят, — стоял на своем монах. — Тоже мне, нашел тайное место! Да тут кругом стражники! Думаешь, их не привлечет лязг клинков и крики толпы?

Финн выругался, понимая, что брат Иоанн прав, и наконец сообразил, что его обдурили. Из-за этого он преисполнился решимости дождаться колокола; зная его достаточно хорошо, я вздохнул и сказал, что останусь с ним. Радослав меня поддержал, а брат Иоанн сказал, что проводит Свалу до становища и вернется, Бог даст, до вечерни.

Естественно, девушка заупрямилась, и ее пришлось тащить волоком, а она шипела на меня, хотя ведь не я предложил ее увести. В общем, мы остались возле рынка, в тени Железных ворот и стали ждать, пока солнце не скроется за холмом цитадели — тут ее называли Сильпий. Закат угасал перистыми рдяно-золотыми сполохами.

Брат Иоанн вернулся, как и намечал, и мы съели пару тушек жареной птицы с жирными лепешками и оливками, а Финн все оглядывался по сторонам, высматривая того человека, который продал ему пенязь. На наших глазах лотки сворачивались, люди уходили с рынка один за другим; муэдзин призвал арабов к молитве; мы тихо переговаривались ни о чем.

А потом зазвонили к вечерне по всему городу, и почти сразу люди вокруг оживились, засуетились, потянулись куда-то, будто мотыльки на свет.

— Ага! — воскликнул Финн, радостно потирая руки. — Глядишь, я еще в прибытке окажусь.

Мы пошли следом за большой ватагой, с полдюжины греков, то ли солдат не при деле, то ли купцов, к главному входу в амфитеатр; там стояли двое верзил, костяшки пальцев все сбиты, шеи, как у быков, вооруженные дубинками. В почти полной темноте мы выстроились в линию и шаг за шагом продвигались к арке ворот, и предвкушение схватки передавалось от одного к другому.

Охранники отобрали пенязь и обыскали нас, но при себе мы имели только едальные ножи — спасибо Скарпхеддину, ведь невежливо приходить на праздник в твою честь в полном вооружении.

Под аркой еще трое мужчин, с тусклым фонарем, направили нас к боковой стене, где виднелась распахнутая дверь. За ней начинался короткий коридор, освещенный оплывшими факелами, дальше витая лестница вниз, и в конце концов мы очутились в огромном подземном пространстве, сыром и холодном.