Санин - Арцыбашев Михаил Петрович - Страница 18

18

— Прочти, Зиночка! — упрашивала Ляля, вся нежная и горящая от любви.

Карсавина, смущенно улыбаясь, слегка отвернулась к воде и, не ломаясь, прочла тем же звучным и высоким голосом:

Милый, милый, тебе не скажу я,Не скажу, как тебя я люблю.Закрываю влюбленные очи -Берегут они тайну мою.Этой тайны никто не узнает.Знают только тоскливые дни,Только тихие синие ночи,Только звезд золотые огни,Только тонкие светлые сетиВ сказки ночи влюбленных ветвей.Знают все… Но не скажут, не скажутО любви затаенной моей…

И все опять пришли в восторг и хлопали Карсавиной с ожесточением не потому, что стихи ее были хороши, а потому, что всем было хорошо и хотелось любви, счастья и сладкой грусти.

— Ночь, день и очи Зинаиды Павловны, будьте столь великодушны: сообщите, не я ли сей счастливец! — вдруг возопил Иванов так громко и неожиданно и таким диким басом, что все вздрогнули.

— Это и я тебе могу сказать, отозвался Семенов, — не ты!

— Увы мне! — провыл Иванов.

Все смеялись.

— Плохи мои стихи? — спросила Карсавина Юрия.

Юрий подумал, что они очень не оригинальны и похожи на сотни подобных стихов, но Карсавина была так красива и так мило смотрела на него своими темными, застенчивыми глазами, что он сделал серьезное лицо и ответил:

— Мне показались звучными и красивыми. Карсавина улыбнулась ему и сама удивилась, что похвала его оказалась так приятна ей.

— Ты еще не знаешь мою Зиночку, — сказала Ляля с искренним восторгом, — она вся звучная и красивая.

— Ишь ты! — удивился Иванов.

— Право, — точно оправдываясь, настаивала Ляля, — голос у нее звучный и красивый, сама она — красавица, стихи у нее звучные и красивые… и даже фамилия — красивая и звучная!

— Ух ты, боже мой! Шик, блеск и аромат, будем так говорить! — восхитился Иванов. — А впрочем, я с этим совершенно согласен.

Карсавина смущенно краснела и смеялась, радуясь похвалам.

Пора домой! — резко сказала Лида, которой были неприятны похвалы Карсавиной. Она считала себя и красивее, и интереснее, и умнее ее.

— А ты не споешь? — спросил Санин.

— Нет, — сердито ответила Лида, — я не в голосе.

— И в самом деле — пора, — согласился Рязанцев, вспоминая, что завтра надо рано вставать, ехать в больницу и на вскрытие.

А всем остальным было жаль уезжать.

Когда ехали домой, все были молчаливы и чувствовали удовлетворенную томную усталость.

Опять, но теперь уже невидимая, щелкала по ногам степная трава, смутно белела позади поднятая колесами пыль и быстро ложилась на белую дорогу. Поля, голубоватые от лунной дымки, казались ровными, пустынными и бесконечными.