Султан Луны и Звезд - Арден Том Дэвид Рэйн - Страница 28

28

Но вот старик замер в неподвижности. Не сводя глаз с факела, он завел песню. Песня была тревожная, беспокойная. От ее звучания у Амеды кровь вскипела в жилах и по коже побежали мурашки. Девочке стало страшно — так страшно, что и не высказать. Почему-то ей показалось, что слова песни ей знакомы, хотя она могла бы поклясться, что никогда прежде этой песни не слышала.

Терон, о вечный бог священного огня!Услышь перед тобой стоящего меня!Не в силах взор поднять к твоим очам,Смиренно молит раб твой Эвитам: Даруй мне зоркий взгляд твоих очей,Чтоб видеть мог я через мрак ночей,Через туман, густую пелену,Судьбы грядущей тайную страну. Со мною тот, кто жаждет напередУзнать, какой ему судьбой дарован путь.Явись, Терон, твой раб тебя зовет!В грядущее позволь на миг один взглянуть!

Песня отзвучала. Затем в полной тишине Эвитам долго вглядывался в пламя, а Всадник и мать-Мадана не спускали глаз с Эвитама. Все, кто был в трапезной, затаили дыхание — торговцы, разносчики, солдаты-наемники. Батраки думать забыли о заработках. Все, широко раскрыв глаза, наблюдали за странным зрелищем.

Что же скажет Эвитам? Он не шевелился. Только руки его непроизвольно подрагивали да покачивался плащ, расшитый звездами.

А потом... потом старик вдруг рухнул на пол с закрытыми глазами и начал корчиться в судорогах.

— Отец! — вырвалось у Амеды. Она была готова броситься к старику, но кто-то схватил ее за руку.

— Дура! Ты что, прорицателей раньше не видала? — прозвучал горячечный шепот.

Это был Фаха Эджо. Юноша-метис пробрался-таки в темный угол, но Амеда не слишком удивилась, обнаружив, что он здесь.

— Что значит — «прорицатель»?

— Сорванец, ты что же, ничегошеньки не знаешь про своего папашу?

— Этот плащ... Он мне строго-настрого запрещал наряжаться в него... и сам он его прежде никогда не надевал!

— Никогда, говоришь? Ну, значит, тут какая-то тайна, сорванец!

Они бы могли еще препираться, но тут Амеда снова ахнула. Черный Всадник спрыгнул с возвышения и устремил безжалостный взгляд на старика, со стонами корчившегося на выложенном холодными каменными плитами полу.

— Что такое, старик? — требовательно вопросил Всадник. — Хватит притворяться! Что ты увидел?

Эвитам медленно поднял голову, отвел ладони от глаз и произнес единственное слово:

— Нет.

— Нет? — Всадник резко обернулся и одарил возмущенным взглядом мать-Мадану. — Женщина, что это за шутки? Он что-нибудь умеет, этот старикашка, или он ничего не умеет?

Хозяйка заквохтала:

— О, господин, ну, конечно, умеет! Он все умеет! Прорицатель Эвитам знаменит в этих краях — так же знаменит, как мой караван-сарай! — Она неуклюже спустилась с возвышения и устремилась к Всаднику. Заломив руки, она заискивающе улыбнулась и принялась лопотать: — Ты же должен понимать, господин... — старуха придумывала на ходу, — что такое глубокое прорицание требует жертв. Ведь то, что Эвитам, мой прорицатель, лишился чувств, говорит лишь о том, как силен его дар! Ну, Эвитам, тебе уже лучше? Силы возвращаются к тебе? Будь умницей и скажи-ка нашему дорогому гостю, что ты увидел, ну?

Но старик снова затравленно пробормотал в ответ:

— Нет.

Всадник с трудом сдерживал нетерпение, да и мать-Мадана тоже.

Всадник сердито топнул, быстро обвел взглядом всех зевак, сдвинул черные брови — впечатление было такое, будто он решил, что все тут сговорились против него и теперь тайком над ним насмехаются. Глаза его угрожающе сверкнули. Матери-Мадане впервые за вечер стало по-настоящему страшно.

— Эвитам! Скажи этому человеку, что ты знаешь!

— Ха! — презрительно запрокинул голову Всадник. — Он ничего не умеет! Просто шарлатан!

Тут бы важный гость и удалился из трапезной, но, услышав оскорбление в свой адрес, старик вернулся к жизни. Не без труда он поднялся на ноги и величаво одернул плащ.

В голосе его зазвучали гордость и даже надменность:

— Всадник, ведомо ли тебе, что у людей моего круга есть кодекс чести и что я давал клятву говорить правду, одну только правду? Найдутся такие, кто желает слушать только ложь, ласкающую слух, но их я всегда презирал и презираю теперь!

— О чем это ты? — дерзко вопросил Всадник. — Есть правда, которую ты не желаешь мне открыть?

— Я говорю лишь о том, что обязан либо смолчать, либо сказать правду об увиденном!

Всадник вскрикнул, схватил со стола горящий факел и бросился к Эвитаму. В одно мгновение он позабыл о своих сомнениях. Он отчаянно желал узнать то, что скрывал от него старик.

— Прорицатель, скажи мне все, иначе я выжгу тебе глаза! Какое будущее ожидает меня и прекрасную Джамию? Неужто ее жестокий отец не отдаст ее за меня? Неужто другой мужчина возляжет с ней на брачное ложе? Прорицатель, я должен знать правду! Скажи мне, скажи!

Всадник, сжимая в одной руке факел, другой схватил старика за плечо. Их лица, озаренные пляшущим пламенем, были страшны. Круг света метался из стороны в сторону, пока Всадник тряс Эвитама.

И тут что-то словно надорвалось в груди у старика-прорицателя.

— Всадник, — визгливо выкрикнул он, — тебе никогда не наслаждаться любовью твоей красавицы! Ты более не изведаешь никаких наслаждений — никогда!

— Что? — чуть не задохнувшись, вымолвил Всадник. — Что ты такое говоришь?

Тут взвыла мать-Мадана, стала заламывать руки и приплясывать, будто обезумевшая кукла. Она кричала на старика, вопила, что он сошел с ума, что он наверняка ошибся, что он не то хотел сказать.

— Это шутка, — причитала она. — Это, добрый господин, такая особая шутка! Прорицатели — у них в обычае так шутить! — Она визгливо рассмеялась. — Ой, какая глупость... Как смешно! Просто умора! Ну а теперь, Эвитам, будь умницей и скажи правду. Разве можно так мучить нашего дорогого гостя?

Она бы, пожалуй, кудахтала и дальше, но Всадник, поджав губы, презрительно бросил:

— Молчи, глупая баба! Прорицатель, говори, да хорошенько подумай, что говоришь!

В трапезной все опять притихли, но новые слова Эвитама не принесли утешения тем, кто их услышал. Старик весь дрожал и смотрел прямо в глаза Всадника. Его голос словно принадлежал кому-то другому, звучал безжалостно, жестоко.

— Всадник, повторяю: ты более никогда не познаешь прелестей своей возлюбленной. Повторяю: никакие радости жизни тебе более не суждены, ибо до того, как окончится этот день и падет ночь... Всадник, ты умрешь!

Его слова были встречены шелестом роптаний. Мать-Мадана испуганно закричала, но гораздо громче ее крика прозвучало безумное восклицание Всадника:

— Не-е-е-т!

— Отец!!!

А это уже кричала Амеда. Она отшвырнула руку Фахи Эджо. Страх сковал ее, но она почему-то точно знала, что должно случиться в следующее мгновение. Всадник злобно размахнулся горящим факелом и нанес старику беспощадный удар.

Эвитам рухнул на каменный пол.

Продолжая кричать, Всадник опрометью выбежал из трапезной, но сначала швырнул факел на пол. Плащ старика-прорицателя вспыхнул.

В считанные мгновения начался истинный хаос. Эвитам жалобно кричал, мать-Мадана беспомощно металась то туда, то сюда. Амеда вместе со всеми остальными тщетно пыталась загасить пламя. В суматохе девочка не заметила, куда подевался Фаха Эджо, но она, как и все прочие, слышала те жестокие слова, которые произнес Всадник, обернувшись на пороге:

— Спасайте свою дрянную жизнь, презренные, или умрите! Я тоже, можно сказать, прорицатель. Запомните мое пророчество: еще до того, как снова взойдет солнце, эта деревушка сгорит дотла!

Глава 15

ПОКЛОНЕНИЕ В ЧАС ПЫЛИ

На колокольнях звонили колокола и сзывали народ на Поклонение. По всему Священному Городу, от особняков, примыкавших к Дороге Пламени, до домишек на окраинах, где жили люди попроще, мужчины и женщины падали ниц, головой к Святилищу. Брели ли они по улице в то время, когда звучал призыв к молитве, нежились ли в роскоши, занимались ли повседневными трудами, никто — за редким, крайне редким исключением — не смел пренебречь Поклонением. На рынках сразу прекращалась торговля. В классах школ учителя воздевали руки к потолку и давали знак своим ученикам расстелить циновки и приготовиться к молитве. Даже в логовах порока завсегдатаи поспешно откладывали трубки, набитые дурманными листьями джарвела, и прерывали прочие удовольствия. Умолкала музыка. Остывал черный, как смола, кофе в отставленных чашках.