Кот в сапогах - Тик Людвиг - Страница 13

13

Готлиб. Править государством — весьма мудреное дело, мой Гинц.

Король. Примите же теперь руку моей дочери.

Принцесса. О, как я счастлива!

Готлиб. Я тоже. Но, мой король, я желал бы вознаградить моего слугу.

Король. А как же, а как же! Возвожу его в дворянское достоинство. (Вешает коту на шею орден.) А как его, собственно, зовут?

Готлиб. Гинц. Родом он из совсем незнатной семьи — но заслуги возвышают его.

Леандр (протискиваясь вперед)

Вослед за королем скакал весь день я И вот теперь прошу соизволенья Запечатлеть посредством рифмы звучной Комедии финал благополучный. Котов воспеть хочу в куплетах строгих, Их славный род, что столь достойней многих Шныряющих вкруг нас четвероногих. Они в Египте были божествами, Изиде приходились кумовьями, Коты ль не охраняют и поныне Верней, чем древних боги и богини, Нам чердаки, подвалы и амбары? Хвала котам, и возведем их в Лары!

Барабанная дробь.

Занавес.

ЭПИЛОГ

Король (выходя из-за кулис). Завтра мы будем иметь честь повторить сегодняшнее представление.

Фишер. Совсем обнаглели.

Общий топот в партере.

Король (смутившись, убегает и тут же возвращается). Ну хорошо. Завтра будет спектакль «Остро точишь — выщербишь».

Все. Ура! Ура!

Бурные аплодисменты. Король уходит.

Голос из зала. Повторить последнюю декорацию! Все. Последнюю декорацию! Последнюю декорацию!

Голоса из-за кулис. Подумать только! — Вызывают на бис декорацию!

Занавес поднимается. Сцена пуста, видна только декорация. Из-за кулис выходит Гансвурст и раскланивается.

Гансвурст. Извините меня, что я взял на себя смелость поблагодарить вас от имени декорации, ибо если она хоть мало-мальски вежлива, это ее прямой долг. Она приложит все усилия, чтобы и впредь быть достойной успеха у столь просвещенной публики, и не пожалеет для этого ни ламп, ни соответствующих украшений; успех у такой аудитории будет вдохновлять ее. Вы видите, она растрогалась до слез и не может даже говорить. (Быстро уходит, утирая глаза.)

Некоторые из зрителей плачут. Декорацию убирают. Обнажаются голые стены театра. Публика начинает расходиться. Суфлер вылезает из своей будки. На сцене с заискивающим лицом появляется поэт.

Поэт. Я осмелюсь еще раз…

Фишер. Как, вы все еще здесь?

Мюллер. Вам давно пора было уйти домой.

Поэт. Еще лишь несколько слов, с вашего позволения. Пьеса моя провалилась…

Фишер. Кому вы это говорите?

Мюллер. Мы и без вас это знаем.

Поэт. Но возможно, что вина тут лежит не целиком на мне.

Шлоссер. А на ком же еще? Кто виноват в том, что я все еще не в себе?

Поэт. Я попытался воскресить в вас забытые впечатления детских лет, — чтобы вы восприняли представленную сказку как она есть, не принимая ее за что-то большее, нежели просто сказка.

Лейтнер. Это так просто не делается, милейший.

Поэт. Конечно, для этого вам надо было забыть на два часа все свое образование…

Фишер. Как это так?

Поэт. Забыть все свои знания…

Шлоссер. Как бы не так!

Поэт. А также все, что вы читали в рецензиях.

Мюллер. Ничего себе требования!

Поэт. Короче говоря, вам надо было бы снова стать детьми.

Фишер. Но мы как раз благодарны господу, что уже вышли из детского возраста.

Лейтнер. Наше образование и так стоило нам немало пота и хлопот.

Все снова начинают топать.

Суфлер. Попытайтесь сочинить на ходу два-три стишка, господин поэт; может, тогда они проникнутся к вам большим уважением.

Поэт. О господи, хоть бы пришла в голову какая-нибудь ксения.

Суфлер. А это что такое?

Поэт. Новомодный жанр. Его легче почувствовать, чем описать. (Обращаясь в партер.)

Публика, чтобы твой суд для меня хоть чуть был полезен, Прежде сама покажи, что хоть чуть понимаешь меня.

Из партера в него бросают гнилыми грушами, яблоками и смятыми бумажками.

Нет, в этом жанре те господа сильнее меня; я удаляюсь. (Уходит.)

Публика расходится по домам.

Окончательный конец