Танец Арлекина - Арден Том Дэвид Рэйн - Страница 21

— О да, тетя. За измену можно получить крупное вознаграждение, не так ли?

— Я буду молиться за тебя, Элабет.

— Будь прокляты ваши молитвы!

Две женщины сидели за ненакрытым столом и сжигали друг друга взглядами. В груди Умбекки закипали темные страсти. Поведение племянницы вызывало у нее не отчаяние, нет, — ярость.

Что происходило с этой девчонкой?

Умбекка вспоминала дни после Осады, когда эрцгерцог готовился к отъезду из замка. В замке суета и волнение. Цокали копыта коней и скрипели колеса, звучали голоса старших слуг, отдававших распоряжения младшим, восклицания покидавших замок вельмож. Хозяин оставлял родовое гнездо, но горевал ли из-за этого хоть кто-нибудь, кроме старого камердинера Стефеля? Все чего-то ждали — даже Умбекка в своей комнатушке-келье вновь и вновь перебирала и заново укладывала вещи, не в силах дождаться отъезда в Агондон. Что ей надеяться на коронацию? Ведь начиналась новая эпоха!

А Эла слегла.

Может быть, переволновалась?

Вечером, предшествовавшим дню отъезда, был устроен прощальный ужин в одном из залов, оставшемся не тронутым во время Осады. За ужином Эла подошла к отцу, сидевшему за столом со своими соратниками, и объявила: «Отец, я жду ребенка».

Вельможи ахнули. Менестрели, игравшие развеселую джигу, умолкли. Тор покраснел и перевернул кубок с вином. Умбекка, не сводившая глаз с эрцгерцога, ужасно напугалась: ей показалось, что на лицо эрцгерцога набежала темная туча. Сердце ее готово было разорваться, и разорвалось — чуть позже, когда в зале остались только она, эрцгерцог и Эла. Девушка сначала наотрез отказывалась назвать соучастника своего грехопадения, но потом отец холодно и упрямо вынудил ее сознаться. Гнев эрцгерцога был подобен остротой заточенному кинжалу. «Да, да», — бормотала Умбекка, когда эрцгерцог объявил свою волю. Наказание дочери было справедливым. И все же Умбекка была готова разрыдаться. Но еще больше ей хотелось рыдать от отчаяния позже, когда миновало несколько сезонов и до замка донеслась весть о том, что и Тор опорочил имя отца.

Алый Мститель!

Как побледнела тогда Умбекка! Она ослабела, словно от тяжелой болезни. А Эла тогда только сказала: «Да» — и все, да еще и улыбнулась.

«Ты знала? Ты все знала, племянница?»

И тогда Эла, эта порочная девчонка, расхохоталась. Она смеялась впервые с тех пор, как началась Осада.

Рыдая, Умбекка послала за досточтимым Воксвеллом. Эла хохотала и хохотала, и казалось, не перестанет смеяться никогда. В тот вечер Умбекка молилась с новой страстью. Она просила бога Агониса смилостивиться и заронить искру в ее сердце. Ей было больно стоять на коленях на каменном полу, хотя на ней было теплое платье и толстые чулки. Любовь и ненависть вели непримиримый поединок в ее душе. Она так любила Тора! В тот вечер вера Умбекки пошатнулась. Эрцгерцог был таким милым, таким добродетельным мужчиной! Как судьба могла обойтись с ним столь жестоко?

Но одна из причин подобного оборота дел Умбекке была ясна.

Ей казалось, что она догадывается, чем эрцгерцог прогневал бога Агониса.

Теперь, глядя на свою побледневшую племянницу, Умбекка Ренч ощущала приступ гнева. Она прекрасно знала, почему испытывает такие чувства: события минувшего вечера заставили ее испытать стыд. Ей казалось, что она участвовала в какой-то позорной, богохульной оргии.

Она проявила слабость.

Она согрешила.

Она должна покаяться.

Вдруг послышался жалобный вопль.

— Что случилось? — воскликнула Эла, прижав руку ко лбу. Ей показалось, будто вопль звучит у нее в голове.

Нирри испуганно вскрикнула.

— Замолчи немедленно, девчонка! — брызнув слюной, вскричала Умбекка. Сердце у нее ушло в пятки. Что это еще такое? Какой-нибудь новый фокус Тора? Но он ушел, ушел! Похоже, вопль доносился снизу, с внутреннего двора. — Нирри, посмотри, что там такое!

Служанка сидела на корточках у холодного камина.

— Ты что, до сих пор огонь не развела? Тупица! Подай мне коробку с углями!

Нирри поплелась прочь.

— В следующий раз мне и еду самой придется готовить, не сомневаюсь, — проворчала Умбекка. — О, будь она проклята, эта противная девчонка!

Жесткий корсет немилосердно сжимал талию и живот Умбекки, и она не без труда склонилась над каминной решеткой. Она возмущенно обозрела принесенные Нирри дрова — зеленые ветки и сырые сучья. Девчонка была тупа и упряма. И даже в этом Умбекка была готова винить Элу. Господа должны подавать пример поведения слугам. А когда не подавали достойного примера, могло произойти все что угодно.

Эла молчала.

Ей хотелось думать только об одном: «Тор не ушел».

Но он ушел.

Громкое шарканье оповестило ее и тетку о том, что Нирри возвращается.

— Госпожа, — растерянно проговорила служанка. — Там какой-то чудной-пречудной маленький человечек пришел…

Умбекка сердито ковыряла кочергой угли. Когда она обернулась, физиономия ее так побагровела, что казалось, кожа вот-вот треснет.

— Маленький человечек? — сердито переспросила она. — Ты явилась сюда, чтобы сообщить мне о том, что пришел очередной попрошайка? Вели ему убираться прочь!

Сырые дрова не желали разгораться, они только дымили.

Жалобный крик послышался снова, на сей раз ближе. Незнакомец, оказывается, шел за Нирри следом. Служанка испуганно обернулась. Склонив голову в поклоне, комкая в руках шляпу, маленький человечек вошел в комнату. Умбекка в ужасе вперила в него взгляд.

— Да… да это же один из тех уродов, что ходят с ваганами! Нирри! Немедленно позови своего отца!

Но Нирри не шевельнулась. С застенчивой, какой-то резиновой улыбкой уродец шагнул в комнату. Ростом с ребенка, на самом деле он был почти стариком. При ходьбе он сильно покачивался — то ли оттого, что ноги у него были слишком коротки, то ли оттого, что на груди у него висел тяжеленный ящик из отполированного до блеска дерева со струнами из жил какого-то зверя, а ниже тянулся ряд клавиш — как у клавикордов. Видно, хозяин любовно ухаживал за своим инструментом. Надо сказать, что и сам карлик, если на то пошло, выглядел довольно аккуратно. Его редеющие волосы были чисто вымыты, щеки алели румянцем. Остановившись перед Элой, странный гость отвесил ей неуклюжий поклон.

Эла встала. Улыбнувшись, помогла карлику разогнуться.

— Племянница, не прикасайся к нему! — испуганно вскрикнула Умбекка. — Эй, карлик, ты собираешься сказать, кто ты такой, или нет?

Карлик промолчал. Вместо ответа он сунул руку в карман куртки и протянул Эле свиток пергамента. С быстро бьющимся сердцем Эла взяла его, сорвала перевязывающую свиток ленточку, развернула.

— Племянница, что это значит?

Но Эла не слышала вопроса тетки. Только потом, гораздо позже, когда Эла уснула, Умбекка подошла к ее кровати и взяла с подушки пергамент. А сейчас Эла ушла со свитком к окну и принялась читать. Стоя у окна, она не чувствовала холода. Стройная, в белом платье, она стояла, озаряемая солнцем, и читала:

Возлюбленная моя!

У меня не было иного выбора. Я должен был покинуть тебя. Я не могу больше задерживаться здесь, мне пора уходить. Даже не могу сказать, когда мне удастся вновь повидаться с тобой.

Синемундирники затевают новую войну против Зензана. Кое-кто поговаривает, будто бы это сотая по счету из зензанских войн, а премьер-министр клянется, что она станет последней. Эту войну он объявил священной. Они собираются разжечь религиозную рознь. Они отлично понимают, что это им на руку! Наконец агонистам удастся поработить своих всегдашних соперников. Но на самом деле любое сопротивление будут нещадно подавлять синемундирники. Они отлично знают, что Зензан, как бы ни была унижена и опустошена эта страна, всегда был на нашей стороне и оттуда мы начинали все свои дерзкие вылазки. Теперь синемундирники считают, что зензанцев надо истребить окончательно.

Дорогая моя, нам казалось, что худшие времена миновали. Это не так. Все ужасы режима синемундирников только начинаются. Вот почему я должен попытаться помешать им. На самом деле я никогда по-настоящему не был солдатом-красномундирником. В этих краях нет никаких отрядов. Мундир — всего лишь очередной маскарад, очередная игра. А вот в Зензане затаились красномундирники. Торвестр, наследник Ириона, должен присоединиться к ним!