Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 58

58

Ну что ж – единство противоположностей. Одно, как я выяснил, у них было общее – оба фанатики. Но тогда… тогда мне было больно. Первый и последний раз из-за женщины. Из-за маленькой лобастой Сони. Я попытался отыскать Черную Мадонну. Но никто не знал, где красавица. Или знали, но не говорили. Она тогда исполняла некую секретную роль, о которой мне только предстояло услышать.

И вот настало время двинуться в народ… Нас трое – тот юнец, то бишь исключенный студент, я – несостоявшийся полицейский агент и несостоявшийся офицер Баранников.

Моя прежняя жизнь была закончена – начиналась жизнь для народа.

Мы все снабжены новыми паспортами, не вполне хорошо изготовленными, но для русской глуши сойдет. Мы в крестьянских полушубках, котомки с едой наполнены и завязаны. С нами карты, чтобы ориентироваться в этом океане неведомой местности. Все готово. В путь!

…Выходим из квартиры, внимательно осматриваясь вокруг, нет ли хвоста.

После моей истории я да и все мы придерживались мнения, что Третье отделение вездесуще и всевидяще.

Я зачеркнул прежнюю бестолковую жизнь. Я выбрал свободу – от службы, от быта, от всяческих обязательств. Боже, какая легкость в этой безбытности!..

В поезде, как положено беднякам, улеглись под скамейками. Доехав до Твери, начали наше хождение в народ. Мы были уверены в доброте нашего народа, но в первой же деревне нам отказали в ночлеге. Благо было тепло, переночевали в траве на задах деревни… Утром нас чуть не разорвали собаки.

Решили идти пешком в Москву, а оттуда – во Владимирскую губернию.

К сожалению, выяснилось, что наши карты, говоря мягко, неточны. Мы еще не знали, что на Руси, отправляясь странствовать, следует советоваться не с картами, а с опытными людьми, побывавшими в этих местах.

Окончательно сбившись с пути, мы разошлись в разные стороны…

Я пошел наобум на церковный звон и пришел в деревню. Переночевал в поле. Утром отправился наниматься косить траву – этому меня научили в детстве. Одновременно подрядился крыть крыши соломой. Приноровился. Работа на высоте мне чрезвычайно нравилась… Отдыхая, поливал лицо водой и ложился на солнечном припеке, чтоб жар содрал кожу и сделал меня больше похожим на мужика. Я был счастлив! Но однажды ночью явился Баранников…

Оказалось, он работал в соседней деревне. Нанялся к богатому мужику. Ну и начал по вечерам просвещать его работников – рассказывать о свободе в других странах. Слушали целых два дня. На третий пришел хозяин, пригрозил: «Через час не уйдешь – сообщу куды надо».

Баранников сказал мне:

– Уходим на юг. Хозяин поехал в город – наверняка за полицией.

Вот так оказался я с ним… И мы – два ложных самоубийцы – отправились вместе на юг.

Все лето мы пробивались случайными работами: трудились на пристани – нагружали и разгружали пароходы, на рыбных ловлях, где мой офицер чуть не утонул… Уставали смертельно. И все-таки это было для меня счастливое время. Легко дышалось… И радовалось тело тяжелому труду. Хотя впросак все время попадали… Помню, я нашел в своей одежде белых блох. Рассказал об этом работавшим со мной мужичкам. Они от смеха чуть не умерли – какие блохи, это вши. Так я познакомился с Главным Народным Насекомым, которое живет почти на каждом трудовом человеке. Спать было мучительно – вши впивались в голову. Пришлось мазаться какой-то вонючей гадостью и в довершение обриться наголо…

И опять Баранников подвел. Помню, назначил его хозяин работником около лошадей. Велит запрячь, тот берет хомут – и так, и этак поворачивает его на шее лошади, не знает, что делать дальше. Хозяин на него подозрительно уставился:

– Ты что ж, запрячь лошадь не умеешь?

Тот угрюмо молчит.

Я нашелся, ответил за него:

– Мы с Малороссии, у нас на волах ездят…

Подвела опять и агитация. В село приехали на телегах два весьма юных «крестьянина». Оказалось, «наши» привезли нам под сеном запрещенную литературу. Её напечатали на Западе и с великими трудами ввезли в Россию.

Но зачем она здесь? Кому её раздавать, если крестьяне читать и писать не умеют? Решено было читать её вслух. Баранников читал заунывно, и потому поручили мне. На следующий вечер Баранников повел меня к одному знакомому крестьянину. У мужика собрались гости – на смотрины его дочери…

Пока готовился стол и послали за женихом, Баранников завел главу семейства в отдельную комнату. Усадил его на стул.

И я торжественно стал читать прокламацию в стихах:

– Ой, ребята, плохо дело!Наша барка на мель села!Царь наш белый – кормщик пьяный!Он завел на мель нас прямо!Чтобы барка шла ходчее,Надо кормщика – в три шеи!..

Баранников меня толкнул – дескать, гляди! Взглянул я на крестьянина и увидел на лице его крайнее внимание, даже какую-то особенную озабоченность. Баранников сказал крестьянину:

– По-моему, ты что-то хочешь спросить?

– Какие ж у тебя хорошие сапоги, – ответил тот, указывая на мои ноги. – За сколько купил такие?

Оказалось, он спрашивал меня недаром. Баранников уже вечером услышал, как крестьянин говорил работникам:

– Это ливолицинеры, доподлинно знаю. Речи богомерзкие говорят, и сапоги у них не наши…

Надо отдать должное Баранникову – он неумело агитировал, но умело следил за врагом, недаром военному делу учился. Выяснил, что ночью сметливый мужичок отправил работника в волость за урядником.

Пришлось нам опять уносить ноги…

Баранников предложил ехать в среднюю полосу. Дескать, там люди победнее и позлее. Под Владимиром в деревне мы нанялись в кузнечную мастерскую молотобойцами.

В это время пришли еще несколько «наших». Оказалось, по всей России «народников» (так нас прозвали) арестовывают. Как правило, доносили крестьяне…

К тому моменту крестьянская жизнь уже начала надоедать мне. Чувствовал, что и офицеру моему тоже…

Ночью Баранников сказал:

– Надо свертывать движение – не вышло. Народ не готов.

Помню, в предпоследний день мы ковали в полумраке нашей кузницы, в ней не было никаких окон, и освещал её только горн… В крестьянских рубахах и грубых фартуках мы били с Баранниковым в два молота, и наши удары отбивали на раскаленном железе непрерывную дробь. Тысячи железных искр вылетали огненными струями, вспыхивали в полутьме зарницами…

И тогда в сверкающей полутьме открылась дверь, и вошел он.

Это был друг Баранникова, некто Александр Михайлов.

Никогда не встречал такого повелительного молодого человека.

Если Баранников был прирожденный воин Революции, то этот Михайлов – ее Робеспьер. Фанатик, но притом не пылкий, а холодно-рассудительный. И оттого страшный. Он абсолютно верил в то, что говорил.

На следующий день он устроил собрание в лесу…

Я стоял у дерева – возле двух ружей, прислоненных к высокой ели.

В лунной ночи, освещенные светом костра, резко выделялись фигуры Михайлова и Баранникова.

Михайлов держал речь:

– …Что мы здесь делаем? Только время теряем. Вы уже поняли, каков наш народ… Их в животных превратили, даже нет… животное в неволе о свободе мечтает, а это водоросли. Может быть, через сто лет проснутся. Нет, только окончательное убийство погонит вперед клячу нашей истории…

– А что значит «окончательное убийство»? – спросил я.

Баранников посмотрел на меня с презрением и промолчал.

Михайлов засмеялся:

– Окончательное – это убить царя. Вот тогда народ будет наш! Народ у нас каков? Одному велишь – трогай, и уже все за ним поехали! Только кучка героев перевернет нашу рабскую страну…

Баранников не успел ответить Михайлову, потому что вокруг все разом зашумело.