Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 76

Я сказал Адлербергу беспощадное:

– Прогуляемся, Саша?

На улице мело. Пурга… Фонари были зажжены, хотя день. Исчезла в пурге Нева. И золотой шпиль крепости не был виден… Мы шли по Дворцовой площади. Я не узнавал своего Адлерберга. Высокий статный кавалергард вмиг стал лилипутом. Боится – сжался!

Я решил не искушать судьбу – обойти вокруг дворца, и хватит.

Зорко глядел по сторонам. Впереди, сзади и сбоку шли казаки.

Большое достижение – вернулись во дворец благополучно.

Между тем наступила половина шестого. Принц Гессенский уже должен был приехать… Принц – брат Императрицы. Впервые он прибыл в Россию вместе с Машей. Тогда это был молодой красавец, кладезь остроумных анекдотов, веселых шуток, что так выделяло его на фоне отцовского испуганного двора. Благосклонность папа? и назначенное принцу огромное жалованье сулили ему самые радужные перспективы… Но интрижка с хорошенькой фрейлиной закончилась «интересным положением» девицы. Это было дело обычное, и фрейлину приготовились выдать замуж за какого-то ротмистра. Однако принц решил, что человек чести обязан жениться на девушке. Папа? не терпел подобных шуток – мезальянсов в императорской Семье. Он тотчас выслал из России и принца, и беременную фрейлину. После смерти папа? он иногда приезжает. Красота принца давно исчезла, остались от прежнего только глупые анекдоты. Но Маша любит его. Я постоянно чувствую свою вину перед больной Машей и хочу быть особенно галантен с ним. Я послал сыновей на вокзал – встретить его торжественно. Поезд, видно, опаздывал из-за пурги, и я решился все-таки навестить несчастную Машу.

Пошел обреченно. Мне больно видеть ее иссохшее тело.

Золотая гостиная. Золотые стены в свечах… Она спала в алом алькове. Около нее находились фрейлина Дарья Тютчева и доктор Боткин. Сказали, у нее была галлюцинация – разговаривала с покойным Никсом… Боткин сообщил, что она не сможет выйти к обеду и лучше ее не будить. Я печально вздохнул и ушел… Поспешил уйти!

Вспомнил свадьбу… Как она была тонка и хороша! Помню ее перед первой ночью. Её страх… моя нежность… Утром – белый сарафан, вышитый серебром и бриллиантами. На голове – бриллиантовая диадема, серьги, колье, браслеты… Все это она завещала мне. Она попросила вчера показать мне её завещание.

Вернулся в кабинет. И там ждало самое страшное. На бюро лежало написанное от руки: «Смеем убедить Ваше Величество, что граф Адлерберг не прав. Нападение на типографию не помешает свободной печати. Исполком революционной партии одновременно напоминает Вашему Величеству…» И далее шел смертный приговор – все с той же дурацкой овальной печатью с топором, кинжалом и револьвером.

Значит, они здесь, во дворце? Ужас!

В этот момент флигель-адъютант сообщил, что принца уже привезли к Салтыковскому подъезду.

И всё случилось далее! Шли в столовую по коридору, обвешанному шпалерами восемнадцатого века.

Принц спросил о здоровье сестры.

– Это огорчительно, но Маша не выйдет к обеду…

Церемониймейстер ударил жезлом о пол и объявил.

Арап в чалме распахнул дверь. Я видел длинный обеденный стол, приборы на нем, когда пол стал отчетливо подниматься… Я отпрянул назад – в коридор.

Внизу тяжко, чудовищно грохнуло. Дворец содрогнулся. И тотчас погас свет… Звон разбитого стекла… Морозный вихрь вырвался из столовой и ударил в грудь. Наступила совершенная тьма, дьявольски запахло серой, и что-то попадало с потолка.

Я крикнул во тьму:

– Все живы?

О счастье – раздались голоса сыновей! Потом испуганный голос принца:

– Боже мой, что это?

Я ответил в темноту, стараясь быть спокойным:

– Это взрыв… во дворце.

Я понял – разбило газовую трубу, и газовые фонари, освещавшие коридор, погасли. Значит, все коридоры погрузились во тьму…

И если они во дворце, значит, уже захватили и её, и детей!

Успел распорядиться:

– Саша и принц идут к маме! Владимир спускается в кордегардию – к караулу.

Караул помещался под столовой… там, где, вероятно, взорвалось.

После чего побежал… Выставив руку, тычась в мягкие шпалеры на стенах, бежал в совершеннейшем мраке по коридору.

Из кромешной тьмы выдвинулась светящаяся точка – лакей с канделябром… Выхватил канделябр и с ним взбежал по лестнице во тьму третьего этажа. Задохнулся…

Вдали у камер-юнкерских комнат увидел полоску света… Туда!

Добежал!

Она стояла со свечой. Ждала. Бешено обнялись. Целовал ее. Какое было счастье!

– Мальчик ты мой… Все Слава Богу… Все Слава Богу… – повторяла она.

В темноте плакали дети.

– Да, да, все в порядке… все хорошо, – говорил я в темноту. – Гога у нас умный мальчик… Гога – мужчина. Гога не плачет, он позаботится о маме и сестре, не так ли?

Но он плакал… Она, как всегда, первой подумала о приличии. Я безумный, она разумная – такие роли у нас.

– Ступай к ним. Ради Бога… что скажут!

После чего Император Всероссийский побежал, как мальчик, вниз со свечой.

Канделябр оставил им.

– А ведь и вправду, мальчик на седьмом десятке, – говорил себе вслух, но счастливо.

На лестнице уже ждали – Саша и флигель-адъютант. Оказалось, Маша проспала взрыв… Так и не проснулась. Опять – Слава Богу!

Уже выяснили: адская машина была установлена в подвале прямо под кордегардией, где отдыхал караул. А над кордегардией – столовая. Видно, хотели взорвать столовую… со всеми нами.

Во тьме коридора со свечами в руках выстраивались полицейские…

Меня умоляли не ходить туда, но я поспешил в несчастную кордегардию.

Там меня встретил ад! Работала пожарная дворцовая команда. Гарь, сера, дым… дышать невозможно… В дыму тускло светили факелы, сверкали каски. Принесли еще факелов. Теперь все было освещено… Гранитный пол, построенный на века из многопудовых плит, как жалкий мячик подбросило вверх. Груда разбитых плит, камней, обломков, извести… Если бы не эти гранитные перекрытия, от столовой ничего не осталось бы… и от нас тоже. В этом был план мерзавцев… Спасла несчастная кордегардия! Между глыбами в дыму – фигуры в амуниции… Стоны… Я сделал шаг к ним, наступил на что-то, поскользнулся, наклонился – Боже, это была оторванная нога в луже крови… И опять чуть не споткнулся и с ужасом понял: ходить нельзя – всюду разбросаны оторванные руки и ноги, части человеческих тел… И в свете факелов – темные пятна на стенах… Кровь! Несчастный караул буквально разметало. Раненые, умирающие, молят о помощи, которую не могут оказать им пожарные… Единственный лейб-медик, дежуривший в этот вечер во дворце, сестра милосердия и прибежавший от Маши доктор Боткин метались между ранеными. Приговаривали одно и то же:

– Голубчики, потерпите немного… Совсем немножечко, подмога едет…

Я распорядился, чтобы немедленно мобилизовали всех врачей в округе.

– Думаю, Ваше Величество, не меньше семи пудов динамита, – сказал из тьмы голос. Это Кириллов!

Наконец-то явился полковник!

Я ответил:

– Это значит, семь пудов можно беспрепятственно пронести в мой дом! Интересно, каким путем?

После чего пошел назад в Желтую столовую. Флигель-адъютант, несколько дворцовых полицейских – все с канделябрами – следовали за мной. Замыкал нашу процессию Кириллов…

В столовой, освещенной множеством свечей, стоял дым. Хотя окно было выбито взрывной волной, морозный воздух не смог до конца рассеять гарь и вонючий запах серы… У стола в дыму стояли навытяжку призрачные лакеи и арапы в белых чалмах. Ветер, врывавшийся в разбитое окно, гулял по зале, но они парадно замерли у стола, покрытого густым слоем пыли и извёстки. Великолепный сервиз был укрыт известью, из нее торчали золотой Аполлон и серебряные канделябры. Пальмы, украшавшие стол, тоже были белые. В серебряных вазах – побелевшие фрукты, в бокалах – известковая серебряная пыль. Все это седое пространство с накрытым столом и недвижными лакеями и арапами, припорошенными известкой, с дьявольским запахом серы было как видение Апокалипсиса.