И я там был..., Катамаран «Беглец» - Куличенко Владимир - Страница 65

Помывшись, я запахнулся в купальный халат и выскочил на лестничную площадку. Раз, второй нажал кнопку звонка — сосед не открывал. С силой, даже со злостью, я утопил кнопку и держал палец так долго-долго, но, увы, безрезультатно: Григория Тимофеевича дома не было. Опечаленный, я вернулся в квартиру — некому утолить мой интерес, некому разрешить сомнения, я вновь остался наедине со своими мыслями, от которых никак не удавалось отрешиться.

По телевизору какой-то долговязый тип в кепке показывал, как следует правильно высаживать плодовоягодные кустарники, плотно утаптывал сапожищами почву вокруг саженца и делал обрезку громадными садовыми ножницами, однако меня мало занимали проблемы садоводства. В голове моей был полный сумбур, мысли истерзались противоречиями, и все из-за одного пустякового, казалось бы, фактика, всплывшего сейчас в моей памяти: Григорий Тимофеевич сказал Майе Иосифовне, что эти самые несуществующие удочки он заберет и затем…в горы вернется! То есть, с удочками тут все было ясно, не за этим, конечно, он явился, но остальная-то часть его фразы изумляла! Куда, воля ваша, Григорий Тимофеевич, надумали вы возвращаться? И зачем, когда катамаран наш затонул и приключений хватило вдосталь? Не спокойнее ли попивать дома чаек? Что вас, позволительно узнать, так манит назад? В его ответе имелась еще одна особенность, встревожившая меня. Для чего он сообщил Майе Иосифовне, что возвращается в горы, когда и без того все в доме знали, что именно там мы проводим отпускные дни? А сообщил он это, несомненно, для того, чтобы его не хватились. Тут, если далее развивать умозаключения, приходишь к решению, что опасения его имеют резон в том единственном случае, когда мы с Виктором возвращаемся из похода вдвоем, без него. Стало быть, он предвидел, что мы вернемся без него, и вся хитрость состояла в том, чтобы, верно рассчитав, через словоохотливую Майю Иосифовну известить меня, что разыскивать его не следует. Да, но ведь это можно сделать гораздо проще! Отворив дверь, я кинулся вниз по лестнице, на первый этаж, где висели почтовые ящики. Мои ожидания оправдались — в кипе газет белел конверт. Трясущейся рукой я разорвал его, поднял с пола выпавший листок: «Буду завтра. Г. Т.». Хм-м… События начали принимать детективный оборот. Что, в конце концов, все это означало? И главное, зачем Тимофеевичу понадобилось возвращаться в горы? Что он там позабыл? Было над чем поломать голову.

Я выпил чашку чая, ощущая некоторое утомление после волнения. Пожалуй, я излишне переживаю. Само собой, меня беспокоит судьба Григория Тимофеевича, но будем надеяться на благополучный исход.

С гор на поселок наползла туча, похолодало. Туча двигалась медленно, низко, закрыла собой холмистые предгорья. Женщины во дворе спешно снимали с веревок белье, детвора убежала из песочницы, захлопали, застучали форточки и окна. Судя по колоссальным размерам тучи, по тому, какая она была вспухшая, тяжелая, можно было решить, что несет она в себе несметное количество воды, но туча, надвинувшись на поселок, разразилась на удивленье мелким и реденьким дождиком. В комнате стало темно и печально. Я лег на тахту, и сами собой сомкнулись веки. На этот раз болезненные и кошмарные видения не тронули мое воображение, в противоположность этому, я увидел нечто возвышенное и красивое. Я увидел коней с червоными гривами, несущихся по усыпанному белыми цветами лугу — гулкий топот конских ног, копыта взметывают землю, все стремительней, неудержимей галоп, и вот уже ослепляет стальным отливом под солнцем излучина реки. Со всего маху конские груди ударяют в воду, снопы пенных брызг, и из них вдруг возникает мокрое и счастливое Олькино лицо. Она выбегает на берег в прилипшем к телу коротком платьице, смеясь, подпрыгивая, и на макушке озорно бьются две косички. Я вижу ее бесконечно счастливое лицо, небо и облака.

Так и не выяснив причины ее восторженного ликованья, я уснул и проснулся далеко за полночь. В комнате в свете уличных фонарей качались, сходились и расходились тени деревьев, но вначале я решил, что это сияние луны пробивается сквозь мглу, принесенную тучей. Во дворе под порывами ветра то стихал, то нарастал шум листвы. Я лежал недвижимо, устремив взор на эти перебегавшие по потолку причудливые тени, движения их напоминали ритуальный танец дикарей возле костра. Потом включил транзистор; «Маяк» передавал последние известия. Я внимательно прислушивался к голосу диктора, доносившему до меня эхо мировых событий, и главного не услышал. По радио заиграл струнный оркестр Московской филармонии, я послушал немного и принялся искать другую волну — диктор «Голоса Америки» читал отрывок из романа какого-то диссидента: это было тоже скучно, и я передвинул переключатель диапазонов. Из Монте-Карло донеслось, прерываемое какофонией помех, протяжное соло кларнета, потом задребезжали тарелки и чей-то сочный баритон взял первую ноту. «No nuclear war!» — скандировали в Швеции, а затем сквозь шипенье эфира прорвался сумасшедший ритм рокового ансамбля и чьи-то иступленные крики. В Португалии читали сказку — в это время там детвора еще только укладывалась спать, вкрадчивый голосок дикторши едва не убаюкал и меня. Бесчисленными токами, пронизывающими тысячекилометровую толщу эфира, я был связан с миром и с затаенным дыханием, бережным касанием пальцев вращал ручку транзистора. В динамике перемежалась барабанная дробь военного марша с лирическим контральто оперной певицы, слышалось чье-то неуемное ликованье, прерываемое размеренно-неторопливым чтением молитвы, и все это поглощало кипение многотысячного переполненного футбольного стадиона. Я слушал, чем живет планета, стремясь в хаосе настигавших меня звуков отыскать скрытый потаенный смысл и не находил его. А может быть, истина заключалась в самом этом хаосе, в этом беспорядочном и бесконечном движении, в сумятице мыслей и чувств, в круговороте событий? Или истина в том, что сейчас я лежу, точно мертвый, с застывшим взглядом, и мысль моя бьется в жалкой попытке постигнуть суть происходящего и происходившего?

Григорий Тимофеевич не появился ни завтра, ни послезавтра. Я пребывал в растерянности: надо было что-то делать, но что именно? Не идти же в милицию, в самом деле? Однако взамен того, чтобы, теша себя надеждой, сидеть дома и дожидаться прихода учителя, я слонялся по поселку. Мною были обследованы универмаг, все три кинотеатра и побережье, но это почему-то не помогло мне избавиться от внезапно возникшего чувства своей вины. Я петлял между домами с лихорадочной поспешностью, точно преступник, заметивший приближение погони, и не видя того, что мой маршрут все чаще пролегает поблизости от здания районной милиции. Непроизвольно я описал круг, и центр его опять-таки приходился на это приземистое кирпичное строение под шифером, от которого я уже не мог отвести взгляд, пытаясь угадать, что же происходит за его темными окнами. Неожиданно явилось решение: я остановился у крыльца, сунул руки в карманы и принял наплевательский вид. К крыльцу был прислонен чей-то мотоцикл, и прохожему представлялось несомненным, что я дожидаюсь дружка-фулюгана, с которым сейчас ведут беседу в воспитательных целях. Так, цвиркая слюной, я простоял минут десять. Заскрипела дверная пружина, и на свет божий показался какой-то сержант, — оглянувшись с опаской, очевидно, боясь кого-нибудь зашибить, сержант отпустил дверь, и та с такой свирепостью стукнула о косяк, что, показалось, все здание содрогнулось. Я моментально очнулся, посмотрел на сержанта, который, покуривая, уходил тяжелой поступью по замусоренной дороге, и спросил себя — а что, собственно, я тут делаю?

Инопланетяне — это слово не звучало здесь, в атмосфере, окружавшей невзрачное здание; едва ли я сумел бы выговорить его, ступив на шаткие половицы ущербно освещенного — казенными лампочками коридора. Дежурный в фуражке и с повязкой на рукаве, испытывающий прищур глаза; картошка, базар, недовес, превышение скорости, скандал с тещей — всему этому отведено надлежащее место в голове под фуражкой, но инопланетяне? Друг любезный, мы как раз разыскиваем одного сбежавшего из областной психушки — не ты ли, часом, им будешь?