Служба - Воронов Владимир - Страница 31

31

К бутылке частенько прикладывались и прославленные нелегалы — Ким Филби, например. Вот как описывает свою первую встречу с ним Олег Калугин: «От хозяина дома несло перегаром, он едва стоял на ногах и, не успев познакомиться со мной, стал изрыгать бессвязные ругательства по адресу власти, КГБ и всех на свете». Но тут пьянство было лишь следствием стандартного отношения руководства КГБ к своим же сотрудникам — «паранойя подозрительности, присущая всей системе, а органам госбезопасности в особенности, сказалась и на отношении к Филби». Руководство считало, что он «возможно, заслан в СССР английской Интеллидженс Сервис на длительное оседание». По тем же причинам пил и другой известный нелегал — Маклин.

Вообще отношение к нелегалам в разведке и в Управлении «С», в частности, много даст для портрета нашего разведчика. Генерал Дроздов в «Нужной работе» поет дифирамбы Абелю и пестрит примерами заботы о нелегалах. А вот тот же Абель и не менее известный разведчик Гордон Лонсдейл (Молодый), по словам их коллеги Владимира Станченко, именовали Центр не иначе, как «корабль дураков» (Известия. 1994. 2 сентября)! Когда же Абель умирал от рака, в Управлении «С» создали спецгруппу, дежурившую у постели умирающего с микрофонами. Чекисты надеялись: на смертном одре «Абель признается, что был когда-то перевербован…».

Изучение мемуаров героев невидимого фронта на предмет, скажем, выяснения их культурного уровня, может привести к горьким разочарованиям: развеивается легенда о разведчике-джентльмене. И наибольший материал нам предоставит все тот же г-н Шебаршин. Грубость его, особенно во второй книге, изумительна. Чекиста Шебаршина раздражает «даже мысленная полемика с «демократами» — «осатаневшей стаей», которая «еще устроит свой 1937 год…» («Из жизни…»). Для него существует «уверенность лишь в одном — Бог не выдаст, но Бакатин съест…». Из лощеного дипломированного дипломата (МГИМО закончил как-никак) нет-нет да вылезет подлинное лубянское нутро: «Пишущие девушки «Московских новостей» с каким-то прозелитским новомышленническмим пылом набросились и на разведку… Я пытался найти защиту (!) у редактора и получил еще один плевок от той же пишущей девушки…Мне кажется, что кто-то излил на меня свою досаду за неудавшуюся личную жизнь» («Рука Москвы»). Вообще-то, даже за меньшее хамство в приличном обществе шандалами били морду и вызывали на дуэль…

Какого мазка еще не хватает в этом коллективном автопортрете? Как же, стукачества! Друг на друга, коллега на коллегу. Калугина «заложили» впервые в ленинградском институте КГБ, когда тот на ночь сбежал на свидание к любимой девушке — выдал однокашник: «Из Коли получился бы верный чекист, не отдай он Богу душу вскоре после окончания Института». Начальники и тут были примером подчиненным: «Крючков видел в Соломатине серьезного соперника. Получив через своих осведомителей информацию, что Соломатин не дурак выпить, Крючков тут же донес об этом Андропову. Карьера еще одного аса разведки закончилась», — опять Калугин.

Живописную картину наушничества в разведке оставил потомкам и Шебаршин: во время утренней ежедневной зарядки Крючкова «догонит быстрой пробежкой кто-то из генералов ПГУ, живущих в том же поселке, наспех горячим шепотом поделится последними новостями из разведки и получит одобрительный кивок начальства…Начальник разведки не должен забывать, что каждое его слово, каждое действие, каждый жест будут… доведены до председателя. Шептуны мне не нравятся… В конце концов, они несут информацию не на сторону, а нашему самому высокому начальству».

Какой резон обижаться на стук, если и сам… Но пусть об этом вместо меня скажет генерал Калугин: «А разве не интересен взлет бывшего начальника ПГУ и зампреда КГБ Л. Шебаршина? В разведку он пришел из осведомителей…».

Правда, Калугин тут же страхуется от возможного судебного иска (учтен опыт суда с Бабуриным по аналогичному поводу?): «Это не означает, конечно, что ему обязательно нужно было стучать на своих коллег из МИД (выделено мной. — авт.), где он работал до КГБ. Он мог просто снабжать органы госбезопасности… информацией…выполнять разовые задания». Умри, лучше и не скажешь.

Вот такое это полотно работы четырех генералов. Автор же сих строк лишь разглядывал автопортреты кисти великих мастеров искусства малоизящного — шпионажа.

15. Пенсионеры особого назначения

В комедии «Старики-разбойники» ветераны уголовного розыска, дабы отсрочить уход на пенсию, придумывали «преступления», которые и раскрывали. Наши «бойцы невидимого фронта» так сроднились с любимым делом, что не прекращают свое сражение и на пенсии. Оперработа «в поле» им уже не по силам, но остаются «активные мероприятия». Это не так почетно, как «литерное дело» (Коновальца рвануть, Троцкого ледорубом тюкнуть) или спецоперация (дворец какой штурмануть или телебашню), но тоже работа ответственная. «Активные мероприятия» — это когда по голове не ледорубом, а словом — оно порой даже поувесистее будет. Бьет без промаха, как оружие массового поражения, разом несколько сотен тысяч человек накрывает. И никакого риска — ползком к поражаемому объекту незачем пробираться.

Незыблемые устои

Начинают пенсионеры, вестимо, с главного — защиты незыблемых устоев и славных традиций. «Совместно со спецслужбами западных стран… следуя установкам Троцкого на террор, внутренняя оппозиция делала все, чтобы… реставрировать в России капитализм… Самой зловещей жертвой оппозиционеров был С. М . Киров… О готовящемся покушении на Кирова знали… представители «право-троцкистского блока». Это не передовица «Правды» 1937-го — труд генерала Докучаева, в больших чинах служившего в «Девятке» — Девятом управлении КГБ. И его «Москва. Кремль. Охрана» написана не три-четыре десятилетия назад — сегодня. Но это только начало, самый писк — про «заговор Тухачевского»: «Заговорщики часто встречались с германскими военными… или имели родственников за границей… Большая дружба связывала Тухачевского с Троцким… оппозиция твердо встала на путь совершения государственного переворота… Этот факт красноречиво подтвердили в своих показаниях на процессе 1938 года… Крестинский, Рыков, Бухарин… Основная надежда при совершении государственного переворота возлагалась на Тухачевского… Тухачевский и другие… приняли решение ускорить подготовку переворота, который они наметили на начало мая 1937 года… Однако заговорщики слишком долго совещались и готовились», — профессионально отмечает чекист. Да, органы хорошо бдили: «было арестовано и осуждено около 10 тысяч человек… В такую цену обошлись для Красной Армии и советского народа авантюра и заговор Троцкого-Тухачевского и их ближайших сподвижников». Во как — во всем сами жертвы НКВД виноваты (число которых в армии к тому же наш мемуарист лихо срезает аж в четыре раза)!

В общем, традиции были славные — нечего на них поклеп возводить. И как прекрасно было при тов. Сталине — «с ним легко было работать» и рубать врагов. А если и летели щепки — по делу. «И. В . Сталин правильно предупреждал в 1937 г. на февральско-мартовском Пленуме партии: «Чем больше мы будем двигаться вперед… тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем сильнее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству». И «это положение подтвердилось всем ходом внутренних и международных событий в нашей стране в последние годы». Незыблемость устоев генерал защитил.

Славные традиции

Теперь надо оборонить славные традиции (а то ведь клевещут враги, монстра из КГБ делают). Эту задачу возложил на себя Филипп Денисович Бобков — некогда начальник печально знаменитого Пятого управления КГБ. Одна из глав его книги так и называется — «Как утверждалась неправдивость»: «Очень много пишут, а еще больше говорят о зловещей роли КГБ в жизни общества, о различных преступлениях… в которых, якобы повинны органы безопасности». И все это «ложная информация… слухи, которые будоражат умы и определенным образом воздействуют на общественное сознание». (Чистой воды определение «активного мероприятия»!)