Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Маккормак Эрик - Страница 18

Появилась Лиззи – все еще в фартуке – и медленно двинулась к нему. Дядя стоял, нагнувшись, тыкал в землю тяпкой. Должно быть, наткнулся на один из тех упорных сорняков, что за ночь успевали составить заговор и задушить его посадки.

Лиззи остановилась у него за спиной. С минуту она смотрела на него сверху вниз, потом обернулась и поглядела прямо в окно. Увидела меня и улыбнулась – широко и приветливо. Поцеловала кончики пальцев и послала мне воздушный поцелуй.

С моей груди точно сняли огромную тяжесть. Я снова свободно вздохнул, улыбнулся и помахал рукой в ответ. Чуть не завопил от восторга.

Тетя повернулась к дяде Норману, будто собираясь заговорить с ним. Но не заговорила, а нагнулась и подняла зазубренный обломок лавы, лежавший на краю дорожки. Она взяла его обеими руками, потому что он был тяжелый, с чайник величиной.

Я подумал: первый раз вижу, чтобы Лиззи помогала дяде в огороде.

Левой рукой она прижала камень к груди, правой смахнула с него приставшие комья земли. Сделала шаг вперед и занесла камень над склоненной головой мужа.

Я понял, что она сейчас сделает. Я мог бы окликнуть, предупредить дядю Нормана – и не крикнул. Наверное, краем глаза он заметил движение белого фартука и начал поворачиваться ему навстречу, не вставая с колен. Поздно. Камень врезался ему в висок. Громкий удар нарушил утреннюю тишину. Шляпа слетела, но дядя еще постоял мгновение на коленях, и только потом упал в картофельные кусты – медленно, осторожно, будто не хотел их помять. Падение спугнуло мушек, вившихся в кустах. Они быстро совладали с паникой и заклубились над неподвижным телом.

Тетя Лиззи постояла над ним. Дядя не двигался, и она отбросила камень. Расправила фартук, погладила себя ладонями по бедрам. Должно быть, она знала, что я по-прежнему стою у окна.

– Эндрю! – позвала она. Я не ответил.

– Эндрю! – повторила она.

– Да? – прохрипел я.

– Ступай за доктором. – Тетя не глядела на меня, но, готов поклясться, голос ее звучал бодро. – Спустись в город и приведи сюда врача. Скажи, что с дядей несчастный случай.

Она возвестила об этой точно так же, как звала нас к ужину.

Вот так вышло, что я видел нападение на моего дядю и мог предупредить его, но промолчал. И теперь я повиновался Лиззи. Я побежал вниз, в город, по длинной жаркой тропе. Бежал я быстро, стараясь обогнать зрелище, которое только что явилось мне на огороде. Иногда мне удавалось вырваться вперед, но потом оно снова настигало, обгоняло, вселяя в душу ужас. Я старался не думать о последствиях: единственный человек на острове, которому было до меня дело, оказался чудовищем. И с тошнотой у горла сознавал, что моя жизнь вот-вот разлетится вдребезги снова.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Добравшись до города, распластавшегося на жаре, я влетел в крепостные ворота. Главная улица была пуста, не доносилось ни звука, разве что загремит случайно цепь вытащенной на берег рыбацкой лодки с низкой мачтой.

Я прямиком направился к дому доктора Хебблтуэй-та в конце тупика. Это был даже не дом, а приземистая башенка, именовавшаяся «Бастион», поскольку некогда она примыкала к форту и находилась всего в нескольких шагах от крепостной стены. Я постучал в тяжелую деревянную дверь. Открыла тоненькая светловолосая девочка, моя ровесница, и на улицу просочился медицинский запах. Девочка пошла за доктором, и минуту спустя появился сам хозяин с недоеденным гренком в одной руке и сигаретой – в другой.

– Что? – Это был худощавый человек с темной, морщинистой от солнца кожей и голубыми глазами – слишком молодыми для его лица.

– Тетя Лиззи просила вас прийти в коттедж. С дядей несчастный случай. – Я слово в слово повторил сказанное Лиззи.

Не задавая вопросов, доктор вернулся в дом, оставив меня в дверях. Светловолосая девочка с любопытством наблюдала за мной из прихожей. Доктор вскоре вернулся, уже в белом парусиновом халате и с медицинским саквояжем в руках.

– Веди, – приказал он.

В эту минуту в прихожую вышла высокая худая женщина в очках с проволочной оправой.

Она заговорила с врачом, не обратив на меня ни малейшего внимания.

– Не застревай на весь день. Ланч ровно в полдень.

– Хорошо, дорогая, – ответил он.

– А ты, Мария, – обернулась она к девочке, – ступай убирать со стола.

Мы прошли по главной улице, миновали ворота и начали долгий подъем по тропе к коттеджу. Доктор Хебблтуэйт шагал неторопливо, непрерывно курил, а порой кашлял и задыхался.

Я боялся, что он будет расспрашивать о подробностях несчастного случая, и пытался сочинить рассказ, который не набросил бы тень подозрения на Лиззи, но доктор вопросов не задавал, а шел позади и пыхтел. Время от времени останавливался перевести дух. Первый раз – когда мы еще и на четверть мили не отошли. Он оглянулся и посмотрел вниз, на город.

– Ну что, молодой человек? Как тебе нравится остров? – У него был высокий, немного певучий голос.

– В порядке, – ответил я.

– Я так нечасто бываю в этих местах, – продолжал доктор Хебблтуэйт. – Чарующий ландшафт. – У него была речь хорошо образованного человека.

Он присел на скалу, прикурил очередную сигарету и пустился рассказывать об острове. Я тоже не спешил вернуться на место преступления, а потому слушал охотно и вежливо кивал, стараясь не торопить рассказчика.

– Изначально остров Святого Иуды служил женской исправительной колонией, – говорил он. – В ту пору первой обязанностью врача было присутствовать при наказаниях и казнях. Обеспечить гуманное исполнение приговора, если подобный эпитет уместен в данном контексте. Мои предшественники оставили дневники, в которых описывали свои обязанности. Судя по всему, телесные наказания предписывались даже за небольшие нарушения, а смертная казнь выпадала на долю предводительниц мятежей… Когда проводилась экзекуция, всех заключенных строили у крепостной стены и выводили приговоренных. Примерно в девять часов утра – вот в эту самую пору дня.

Доктор огляделся. Небо сияло убийственной голубизной, чайки вились вдали над гаванью, подхваченные легким ветерком, насекомые озабоченно занимались своими делами.

– Обычное наказание – столько-то ударов бичом. Женщину раздевали догола, привязывали за руки и за ноги к железной раме, на раскаленном солнце. После бичевания ее оставляли привязанной к этой раме до конца дня… Если женщину приговаривали к смертной казни, ей отсекали голову топором. Иногда – не с первого удара. Головы насаживали на колья и выставляли на крепостной стене в назидание другим. – Доктор отбросил недокуренную сигарету. – Читая между строк этих записных книжек, – продолжал он, – приходишь к неизбежному выводу: число ударов могло быть сокращено, а смертная казнь – осуществлена эффективнее, если приговоренные женщины соглашались оказывать некоторые… знаки внимания своим надзирателям.

Возможно, говоря это, доктор покосился на меня, но я упорно не сводил глаз с дымка, подымавшегося от брошенного среди скал окурка.

Мы возобновили путь. Доктор Хебблтуэйт еще с четверть мили пропыхтел позади, пока мы не дошли до очередного гладкого валуна.

– Передохнем немного, – предложил он, опустился на камень, закурил и продолжил урок истории. – Конечно, то были ужасающе некультурные времена, – сказал он. – С тех пор сама концепция женской исправительной колонии устарела. Могло бы составить интересную тему для монографии, как считаешь?

Я понятия не имел, что такое «монография». Доктор стряхнул пепел на черную лаву, рассыпались красные искры.

– Потом остров передали под военную и морскую базу, – продолжал он. – Появились новые врачи – хирурги-цирюльники. В ту пору считалось неспортивным избегать противника в морском сражении. Вся тактика сводилась к тому, чтобы галантно встать борт о борт с вражеским судном и палить изо всех пушек. Они били друг в друга ядрами в упор, разбивая деревянные корпуса вдребезги. Естественно, почти все ранения наносились щепками, в результате развивалась гангрена. В большинстве случаев единственным выходом оставалась ампутация – без анестезии, без дезинфекции. Хирурги старались как могли, но это было ужасно. В обмен на руку или ногу пациент получал еще несколько часов боли. Не слишком-то выгодная сделка.