Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 39

Тут же последовал мгновенный вопрос:

— Она вас, конечно, поставила в известность о нашей с ней дружбе?

— Я влюблен в пани, по она не терпит ревности. Я никогда не интересуюсь ее дружескими связями…

— Но это в некотором смысле и деловые связи, — отпарировал сэр Рамсей.

— К сожалению, я этого не знал. Я с величайшим удовольствием одурачил бы господина Кольберга. Одному мне это сделать не под силу.

— Вот как! А мы считали Кольберга вашим другом и наставником…

— Кольберга я ненавижу.

Сэр Рамсей ежесекундно подставлял Курбатову капканы, а тот шагал мимо них, как будто их и не было.

Сэру Рамсею понадобилась пауза для нового захода или, может быть, для изменения всего стиля разговора.

— Вы очень любезны, господин Курбатов. Но мне кажется, что прихожая не очень удобное место для деловой беседы. Мы даже и не представились друг другу.

— Об этом без нас постарались. Я узнал вас, сэр Рамсей, и вы не ошиблись.

Рамсей сдержанно поклонился.

Курбатов повел гостей в свой кабинет. Сэр Рамсей сделал знак рукой своему спутнику, и они остались наедине.

— Любить или ненавидеть человека можно, только очень хорошо его зная, — заметил сэр Рамсей.

Курбатов отметил умение Рамсея поставить вопрос. Он как бы констатировал, что Кольберг для него, для Курбатова, лицо известное. Закладывал отправные точки для главного. Ничего. Еще и не такое готовил ему Курбатов.

— Я его очень хорошо знаю… Знакомство с ним мне чуть было не стоило жизни… Позора стоило.

— Очень интересно, — отозвался сэр Рамсей. — Очень интересно.

— Вначале я его воспринимал как наставника, даже как учителя. Его роль рисовалась мне в некотором роде романтической… Некоторую таинственность, правда, я принял за романтику по молодости…

— Это было давно?

— В Петрограде… Меня ему представили, тогда подпоручика, жаждущего спасти Россию от большевиков… Его мне не представили и даже имени не назвали. Это и создало в моих глазах для него ореол то ли славы, то ли романтики… Я верил, что он меня направит спасать Россию. Готовилось восстание в Москве… Меня берегли для террористического акта…

Темнело. Но Курбатов не зажигал света. Рамсей молчал. Наступила самая ответственная минута — или они расстаются врагами, или…

Сэр Рамсей тихо спросил:

— Вы офицер… Вы отдаете отчет, как квалифицируется ваша деятельность и деятельность пани Ежельской?

— Моя жизнь давно сместилась в необычную плоскость. Я родился в России, и я потерял родину… Я хотел служить справедливости — меня предал жандарм… На что я мог рассчитывать в этой стране? К чему пришли эмигранты? Мне помогла пани Ежельская… Пани Ежельская на грани разорения… Теперь я помогаю ей. Что стоит моя жизнь? Я ненавижу Кольберга, мне далеки современные идеалы его соотечественников… Но я и не верю, что здесь, у нас, в Польше, готовы оказать сопротивление домогательствам Гитлера. Я предпочитаю в этой обстановке думать об интересах пани Ежельской.

— О да! Я вас понимаю… Обычно такого рода действия, которые предприняла пани Ежельская, наказываются. Нам не хотелось бы губить столь очаровательную женщину… У нас возник к вам интерес… Вы откровенны… Я понимаю ваши чувства к Кольбергу… Могу я считать, что вы согласны сотрудничать с нами?

— Это меня больше устраивает, чем сотрудничество с Кольбергом…

— Но я хотел бы заметить, — мягкие нотки в голосе сэра Рамсея исчезли, — мы не будем столь снисходительны к вам, как к пани Ежельской.

— И это меня устраивает.

Сэр Рамсей встал. Окончил сдержанно:

— Мы поразмыслим. Прошу вас на некоторое время прекратить всякие передачи.

Четвертый раз кряду сошелся пасьянс. Сэр Рамсей порадовался. Он считал это отличным признаком. Он в форме и способен принять лучшее решение. Успокоены нервы, легко дышится, даже нет желания глотать сигарный дым. Окна в номере приоткрыты, ночью вызвездило, и ветер угнал дневной смрад.

Здесь, в Варшаве, ни Ежельская, ни Курбатов им больше не нужны. Цена информации из рук Курбатова не перетягивала на чаше весов опасности разоблачения всего этого узелка. Но цепочку Курбатов — Кольберг очень не хотелось рвать. Редкое сочетание! Удача!

Кольбергу можно деликатно, осторожно подсказать, что пани Ежельская, а через нее и Курбатов работают на английскую разведку. Курбатова надо будет с помощью высоких связей пани Ежельской направить в Германию на военно-дипломатическую работу. Там Курбатов будет интересен Кольбергу уже не как польский офицер, а как английский агент. Кольберг не упустит случая через английского агента затеять игру с английской разведкой. Кольберг будет передавать Курбатову дезинформацию. Это уже выигрыш. Заранее зная, что противником передается дезинформация, путем анализа можно установить, что пытаются скрыть, на каких направлениях строят обман.

Но это только первая часть выигрыша. В этой комбинации можно запутать и самого Кольберга. Делается это просто. Кольберг передает Курбатову дезинформацию. Передача подменяется фактической информацией по тому же вопросу. Несколько таких подмен, и до сведения Кольберга доводится, что английская разведка через Курбатова от Кольберга получила не дезинформацию, а правильные сведения секретного характера. И у Кольберга нет выхода! Остается одно — работать на английскую разведку. Он никак не оправдается перед своими руководителями, никак не отведет от себя обвинения в измене, ибо сам Курбатов не будет иметь доступа к тем материалам, которые будут переданы.

Сэр Рамсей смешал колоды карт и закурил сигару. Выстраивалась заманчивая операция. С этим он и уехал в Лондон. А некоторое время спустя Курбатов, к великому своему удивлению, получил предложение выехать в Берлин на работу в аппарате военного атташе.

Берлин в то время был заманчивым городом для офицера из аппарата военного атташе. К Германии были прикованы взгляды всех штабов мира. Для офицера с дипломатическим паспортом почти никакого риска в работе, на крайность объявление персоной нон грата, а вместе с тем — шансы выдвинуться и сделаться заметным человеком. Курбатова поздравляли; кто радовался, а кто и завидовал… Никто не воспринял это как отличие но службе, объясняли эту неожиданность влиянием его могущественной родни…

— Свершилось? — спросил Проворов у Дубровина, читавшего очередное донесение от Курбатова.

— Да-а! — протянул Дубровин. — Похоже свершилось… Они свели наконечники вольтовой дуги…

— Между контактами должен вспыхнуть огонь и зажечься яркий свет! Теперь надо будет точно направить пучок этого света.

— Курбатов работает на англичан и на немцев, они схватились на этой точке! Кому дать выиграть в этой игре? Кольбергу или Рамсею?

— Разве в этом вопрос? — откликнулся тут же Проворов. — При любых условиях — выиграть должны мы!

Сборы, проводы, прощания — все смешалось. Курбатов не спал последние две ночи перед отъездом. Тронулся поезд в ночь, в снежный туман. Курбатов лег спать и проснулся утром на подъезде к Берлину. Выглянул в окно и усмехнулся.

В России огромные, нетронутые леса подступали вплотную к железной дороге, в них легко заблудиться.

Здесь сосновый лес построен как на параде. Ствол к стволу, словно могучая рука пропалывала недомерки, словно по макушкам сосен или березок прошлась газонокосилка.

Первое, что ему бросилось в глаза еще на вокзале и на привокзальной площади, — это самодовольство.

На вокзале попадались навстречу патрули в коротких пальто, похожих на куртки, с повязками на рукавах — на белом поле свастика.

В первые же минуты на улицах Берлина Курбатов понял, что положение значительно серьезней, чем представлялось в Варшаве, что над Европой нависла страшная угроза. Об этом ему сказал посол:

— Там, в Варшаве, могут прислушиваться к нашему голосу, могут и не прислушиваться! Они не хотят видеть того, что мы здесь видим… Мы, каждый день здесь получаем подтверждения, что Германия готовится взять реванш прежде всего у нас… Данциг и коридор! К Данцигу и в польский коридор переместился европейский пороховой погреб. Ну, а фитиль — это вопрос о немецких нацменьшинствах. Они ничего не скрывают. Их вожди выбалтывают все планы. Не торопятся с разъяснениями, если мы делаем официальный запрос, а тем более с извинениями… Сначала — чехи. Потом — мы. Далее…