Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 99

— От вас, наверное, скрыли, какое поражение понесла Красная Армия под Минском и Киевом?

— Это невозможно скрыть, иначе ничем не объяснишь ваше появление на Брянщине! Быть может, мы проиграем и еще одно — два сражения! Но не это изменит ход войны, и лишь одно проигранное немецкой армией сражение приведет ее к катастрофе!

Барон резко прервал полемику! Все, что он хотел услышать, он услышал. Вокруг этих вопросов он не впервые бродил, их он имел в виду, когда говорил мне, что поход в Россию — это поход через темный, неосвещенный коридор. Он переменил тему:

— Я не спешу запачкать руки жизнью этих детей! Но давайте вернемся к исходным позициям… Кто и по какому праву передал этот дворец, частную собственность фон Дервиза, больным детям?

— Дворец строился русскими каменщиками и русскими плотниками. С этим дворцом есть еще одна частность, которая вашим правом не отрицается…

Мать обернулась к Марьюшке.

— Марьюшка, — сказала она по-русски, — покажи письмо фон Дервиза… — И на немецком языке пояснила: — Это копия с письма Ленину хозяина этого замка… Подлинник хранится в Москве.

Листок, пожелтевший от времени, бисерный, твердый почерк, без помарок.

«…27 ноября 1917 года.

Господину Ульянову-Ленину, председателю народного правительства России.

Господин председатель!

Я, Людвиг фон Дервиз, прошу народное правительства принять от меня безвозмездно все мои промышленные заведения, земельные владения, конные и стекольные заводы, мои вклады в банках, в том числе в швейцарском и немецком.

Я считаю, что Вы нашли единственно правильное решение переустройства мира и покончили с положением, при котором собственность на землю, капитал, заводы и фабрики сосредоточивались в руках немногих, что не соответствует современному развитию цивилизации.

Прошу прислать ко мне уполномоченных лиц, чтобы все мое движимое и недвижимое имущество было принято по описи.

Мою усадьбу я хотел бы отвести под детские лечебные заведения.

Прошу предоставить мне возможность заняться преподавательской деятельностью, соответственно моему званию магистра математики.

Людвиг фон Дервиз».

Перевел я и добавление, что подпись фон Дервиза заверяется председателем сельского ревкома Иваном Хреновым, учителем Дмитрием Вохриным и приходским священником отцом Савватием…

Барон внимательно осмотрел документ. Обычная его насмешливость погасла.

— Документ убедительный! — согласился он. — Имя фон Дервиза известно в Германии… Из уважения it его воле я разрешу разместить детей в замке… Жизнь прибьет их к своему берегу… Каждому свое… Но я хотел бы поговорить с вами…

Барон сделал знак офицеру, чтобы он и Марьюшка вышли. Меня он оставил.

Он пригласил мать за стол, открыл бутылку рейнского, налил в стаканы, бокалов здесь не нашлось.

— Вас не должно смущать присутствие этого офицера. — Он кивнул на меня. — Это мое доверенное лицо…

Барон сделал несколько глотков вина, спросил разрешения у матери закурить сигару.

— Неужели все учительницы немецкого языка так подготовлены к политическим спорам?

Мать уловила его иронию, но твердо шла к свой цели.

— А кто вам сказал, что я учительница немецкого языка? Я случайно оказалась здесь, у своих родственников, и пыталась спасти детей…

Барон осторожно положил сигару в пепельницу.

— Я опустил вопрос о вашем имени… Мне думается, назвав свое имя, русские люди будут чувствовать себя стесненно в своих высказываниях… Весомость ваших высказываний, однако, должна быть подкреплена именем…

Мать взглянула на меня и с этой минуты не сводила с меня глаз, как бы ожидая моего предостерегающего знака, выверяя по моим глазам, не совершает ли она ошибки. Мне в ту минуту все было безразлично, кроме ее безопасности.

— Я шла навстречу этому вопросу, господин Рамфоринх!

Я чуть прикрыл глаза, давая ей понять, что она может говорить все, что сочтет нужным.

— Мне никак не удалось бы скрыть своего имени, ибо меня знают и воспитатели, и дети… Мне известно, господин Рамфоринх, какими узами связаны моя и ваша семьи…

— Через эту бумажку? — Барон небрежно подвинул конверт с письмом Дервиза к себе. — Я не состою в родстве с Дервизами…

— В Испании, господин Рамфоринх, ваш сын был взят в плен республиканскими войсками…

Я обомлел. Стало быть, ей все известно!

— Да, да, — говорила она, обращаясь больше ко мне. — Мне это стало известно значительно позднее тех событий…

Барон мгновение молча смотрел на нее, обернулся ко мне. В его серых глазах настороженность и удивление.

— Я вижу рядом с вами моего сына!

Мать встала, я шагнул к ней навстречу, потянулся ее обнять, но она удержала меня, крепко сжала руку, и я первый раз в жизни увидел в ее глазах слезы.

Барон тоже встал, быстро прошел к двери, распахнул ее, удостоверился, что около двери никого нет, вернулся к столу. Он не мог подавить охватившее его смятение и молча смотрел на нас. Наконец уронил:

— Случайность?

Взгляд его серых глаз был холоден и строг, это признак гнева. В гневе и в раздражении он никогда не повышал голоса.

— Случайность на фронте протяженностью в тысячи километров?

Ну что же? Быть может, наступил и конец. Что стоила моя безопасность, если в опасности мать и Марьюшка. Никаких возможностей воздействовать на то или иное решение Рамфоринха я не имел. Что я мог противопоставить его неограниченной власти? Даже если бы он и не воспрепятствовал бы моему допросу в гестапо, мой голос не был бы услышан. И если бы следователь гестапо вдруг осмелился бы меня выслушать, вслед за мной и он был бы уничтожен, как и я. И каждый, кто прикоснулся бы к тайне моих связей с бароном, исчез бы из жизни. Только одно могло спасти мать, Марьюшку — его интересы, судьба его сына.

— Вам неизвестны некоторые обстоятельства, господин барон. Шесть лет назад я был в этом… селе.

— Подожди, Никита! — остановила меня мать. — Мне показалось, что ты о чем-то просишь господина Рамфоринха! Господин Рамфоринх, мы сейчас, конечно, в вашей власти… Но мой сын возле вас. И концы этой связи не здесь, и они недоступны и неподвластны вам!

— Вы меня пугаете? Вы мне пытаетесь угрожать?

— О нет, господин Рамфоринх… Просто объективная оценка сложившейся ситуации… Вы ищете выхода из этой ситуации. Я вам его подскажу! На короткое время устройте здесь детей… Учителя сумеют их развести по домам… Я уйду, уведу с собой эту девушку, и никто никогда из ваших не найдет меня…

— Куда вы уйдете?

Мать подошла ко мне, барон отвернулся к окну.

— Как и куда ты пойдешь? — спросил я ее. — Это трудно…

Барон резко обернулся:

— Вы можете помочь матери?

— Могу! Если бы нашлись средства переправить их в Рославль.

— В Рославль вы проводите их на моей машине, и под охраной…

К барону вернулось самообладание.

— Пусть мое решение подтвердит мою веру в победу Германии. Сильный может себе позволить отпустить на свободу противника… Обладание властью иногда доставляет удовольствие показать эту власть!

Барон распорядился разместить детей в санатории. В Рославль пошли две машины. Впереди представительская машина барона, сзади штабная легковая машина, впереди два танка и бронетранспортер с автоматчиками, сзади три танка и два бронетранспортера с автоматчиками. Насторожены были посты полевой жандармерии и гарнизоны узлов немецкой обороны. Короля химической промышленности охраняли, и никто не пытался даже поинтересоваться, кто едет в сопровождающей его машине…

В Рославле все оказалось труднее, чем я мог предположить. Связаться с Максимом Петровичем нетрудно. Но как вывезти из города двух женщин? Город оцеплен и охраняется. Выйти двум путницам не разрешили бы… Вывезти их Максим Петрович не мог. Договорились с ним, что мать и Марьюшка должны оказаться в деревушке километрах в десяти от города, куда немцы без особой нужды избегали заглядывать. Пришлось еще раз просить барона о помощи.