Золотое рандеву - Маклин Алистер - Страница 50

Ящики мебели исключаются — все те места, на которые я убил столько времени. Исключается кровать, одеяла, матрасы, но не ковер! Идеальное укромное место для листа бумаги.

Я прямо-таки бросился на ковер в спальне. Ковры в каютах «Кампари» прикреплялись к полу кнопками, так что снимать их было легко. Ухватился за ближний к двери угол ковра, дернул, расстегнув за раз десяток кнопок, — и вот он, передо мной в каких-нибудь шести дюймах от края. Большой, сложенный вчетверо лист бумаги. В углу напечатано: «Турбоэлектроход «Тикондерога». Совершенно секретно». Осталось пять минут.

Я ел глазами бумагу, пока не запомнил ее точное положение относительно ковра, затем поднял и развернул. Схема «Тикондероги» с полным планом штивки груза. Но меня интересовал лишь палубный груз. На плане контейнеры были показаны и на баке, и на юте. Двадцать штук тех, что на баке, были помечены жирными красными крестами. Красный цвет — для золота.

Аккуратным бисерным почерком Каррерас сбоку написал: «Все контейнеры на палубе одинаковые по размеру. Золото в герметичных стальных запаянных ящиках. Контейнеры заполнены пенопластом и непотопляемы. В каждом контейнере желтая метка для воды». Я догадался, что имеется в виду какое-то химическое вещество, которое при соприкосновении с морской водой окрашивает поверхность воды около контейнера в желтый цвет. Я продолжал читать дальше: «Контейнеры с золотом неотличимы от остального груза. На всех контейнерах штамп «Хармсворт и Холден. Электротехническая компания». Объявленное содержимое — генераторы и турбины. Груз на баке направляется в Нэшвилл, Теннесси, там одни турбины. Груз на корме — в Оак Ридж, Теннесси, только генераторы. Так обозначено. В двадцати передних контейнерах на баке — золото».

Я не спешил. Времени было отчаянно мало, но я не спешил. Изучил план, который полностью соответствовал заметкам Каррераса, затем еще раз прочитал эти заметки и убедился, что никогда уже не забуду из них ни слова. Свернув план, положил его точно на то место, где обнаружил, защелкнул кнопки ковра и быстро прошелся по комнатам с заключительной проверкой, не оставил ли где следов. Ничего не обнаружив, вышел и запер дверь. Холодный косой дождь поливал с возросшей силой.

Он хлестал в левый борт, барабанил по надстройкам. Капли дождя, как дробь, отскакивали от полированной деревянной палубы до уровня щиколоток. Выдвинув весьма правдоподобную гипотезу, что патрульные Каррераса будут держаться под защитой надстройки у правого борта, я по пути к корме шел по противоположному. Моя спецодежда и носки на ногах исключали возможность того, что меня могут услышать или увидеть с расстояния больше нескольких футов. Никто меня и не увидел, и не услышал. И я сам никого не увидел и не услышал. Я не оглядывался, не прислушивался и вообще не принимал никаких мер предосторожности. Через две минуты после выхода из каюты добрался до трюма номер четыре.

Хотя мог и не спешить. Каррерас не стал задергивать брезент, который вынужден был снять, чтобы убрать батенсы, и я мог смотреть прямо в трюм. На дне его было четыре человека. Двое держали мощные электрические фонари. Каррерас стоял с пистолетом в руке, а долговязая сутулая фигура доктора Слингсби Кэролайна склонилась над «Твистером». Дурацкий седой парик по-прежнему был косо напялен на голове. Что он делает, я разобрать не мог.

Все это сильно смахивало на старинную гравюру «Осквернители могил». Во всяком случае, присутствовали все необходимые элементы: могильная яма трюма, гробы, фонари, ощущение опасности, спешки и мрачной сосредоточенности, придававшее этой сцене типично заговорщический характер. И особенно почти ощущаемое физически чувство напряжения, наполнявшее трюм. Напряжения, которое было вызвано не боязнью быть обнаруженными, а возможностью в любое мгновение совершить роковую, непоправимую, катастрофическую ошибку. Если для того, чтобы снарядить «Твистер», требовалось целых десять минут, а скорее всего — даже больше, то процедура эта явно была весьма мудреной. Состояние же доктора Кэролайна отнюдь не способствовало выполнению сей мудреной процедуры. Он нервничал, а возможно и просто боялся, руки у него, конечно, дрожали, работал он, естественно, неподходящим инструментом, на качающейся палубе, при неверном свете фонарей. Хотя он, судя по всему, не был в достаточной степени ни безумцем, ни дураком, чтобы намеренно рвануть эту штуковину, мне, да и тем внизу, казалось, что у него есть все шансы сделать это ненароком. Инстинктивно я отодвинулся назад на пару футов, пока комингс люка не скрыл от меня происходящее внизу. Теперь я не видел «Твистера», и у меня сразу отлегло от сердца.

Поднявшись на ноги, два раза осторожно обошел люк — один раз вплотную, другой — подальше. У Каррераса тут охраны не было. Не считая головорезов у пушки, задняя палуба была совсем пуста. Я вернулся к левому переднему углу люка и стал ждать.

Я надеялся, что ждать придется недолго. Вода в океане была холодная, дождь холодный, ветер холодный. Я промок до нитки, периодически на меня с возрастающей силой нападали приступы дрожи, с которой никак не мог справиться. В крови бушевала лихорадка. Возможно, к этой дрожи имела какое-то отношение навязчивая мысль о промахнувшейся руке доктора Кэролайна. Впрочем, какова бы ни была причина, отделайся я лишь воспалением легких, мне бы крупно повезло.

Прошло еще пять минут, и я во второй раз заглянул в трюм. Все по-прежнему. Поднявшись, я потянулся и стал осторожно ходить взад-вперед, чтобы размять затекшие ноги. Если событиям предстояло развиваться по намеченному мной сценарию, я обязан был держать обе пары конечностей в максимально боевой форме.

Если, конечно, событиям предстояло развиваться по моему сценарию. Я в третий раз сунулся в трюм и на этот раз застыл, не разгибаясь. Доктор Кэролайн закончил. Под недремлющим оком радиста и его пистолета он прикручивал украшенную бронзой крышку к гробу, в то время как двое остальных уже сняли крышку с другого гроба и склонились над ним. Судя по всему, они устанавливали взрыватель для аматола в гробу. По всей видимости, он нужен был для страховки на случай, если не сработает «Твистер», или, еще более вероятно, предназначался в качестве детонатора для атомного заряда, если собственный взрыватель того выйдет из строя. Наверняка я знать не мог, а только догадывался. И в данную минуту меня это ни в малейшей степени не волновало. Наступил критический момент.

Критический для доктора Кэролайна. Я знал, да и ему уже пора было бы знать, что они не могли оставить его в живых. Он сделал все, что требовалось. Больше он им был не нужен. Теперь он мог умереть в любую секунду. Если бы они предпочли приставить ему пистолет к затылку и пришлепнуть прямо там, внизу, я и не пытался бы что-нибудь сделать. Мне бы оставалось только тихонечко стоять и смирно наблюдать, как он умрет. Ведь если я позволю Кэролайну умереть, не предприняв никаких попыток для его спасения, погибнет он один, а если я предприму подобную попытку и потерплю неудачу — а со свайкой и ножом против автомата и двух пистолетов у меня были стопроцентные шансы на неудачу — тогда погибнет не один Кэролайн, а все пассажиры и команда «Кампари» впридачу. Думать о всех или об одном… Застрелят они его внизу или проделают это на верхней палубе?

Логика подсказывала, что разумнее на верхней палубе. Каррерасу еще несколько дней пользоваться «Кампари», и вряд ли ему захочется возить в трюме труп. Застрелить его внизу и потом переть вверх по трапу не было вовсе никакого смысла, тем более что он мог проделать этот путь своими ногами, а протянуть их уже наверху. Будь я на месте Каррераса, рассуждал бы так.

Именно так рассуждал и он. Кэролайн завернул последний шуруп, положил отвертку и выпрямился. Я мельком взглянул на его лицо, бледное, изможденное, с непрерывно дергающимся веком.

— Сеньор Каррерас? — спросил радист. Каррерас выпрямился, повернулся, посмотрел на него, затем на Кэролайна и кивнул.

— Отведи его в каюту, Карлос. Потом доложишь. Я резко отпрянул назад, а из трюма вертикально вверх ударил яркий луч фонаря. Карлос уже взбирался по трапу. Потом доложишь. Боже, как я не подумал о такой очевидной возможности? На мгновение я ударился в панику и застыл в нерешительности, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, ни, самое печальное, мозгами. Руки судорожно сжимали мое жалкое оружие. Без всякого на то основания я прочно был уверен в том, что сумею отделаться от назначенного доктору палача, не возбудив подозрений. Получи сейчас Карлос, радист, инструкцию прихлопнуть ничего не подозревающего Кэролайна и следовать затем в свою радиорубку, я бы мог его убрать, и прошли бы часы, прежде чем Каррерас его хватился. Но он только что сказал в сущности следующее: отведи его наверх, сбрось за борт и тут же возвращайся доложить об исполнении.