Страж - Маклин Чарльз - Страница 51

Да и впрямь там кто-то был. Когда я окликнул, никто не от шалея, но стук стал более настойчивым. Стук и какое-то странное царапанье. У меня ушло некоторое время на то, чтобы разобрать баррикаду, воздвигнутую у входа. Все там, внизу, по-прежнему было сырым, холодным, скользким. И под ногами чавкала грязь. Одна из стен кухни рухнула, а с потолка клочьями свисали какие-то зеленые растения, вроде водорослей. И там страшно воняло.

Как только я открыл дверь, стук прекратился. Сперва мне ничего не было видно из-за тумана. Я вышел из дома и сделал несколько шагов вперед. Здесь туман был чуть реже, и в его зыбкой дымке выросли фигуры людей. Один подошел совсем близко... Он был высок, и — сперва мне показалось, что это фокусы тумана, — на голове у него было белое покрывало. Все остальные не производили ни малейшего шума; безмолвные, как изваяния, они маячили у него за спиной. Когда он повернулся ко мне, я увидел его лицо.

Оно было грубым и окровавленным — красная маска с узкими щелками глаз. Он протянул руку — и я увидел, что она вся в язвах. Все его запястье было выедено, и сквозь белизну виднелись жилы и кости. Я отпрянул... Он попытался что-то сказать, но губ у него не было, а язык, черный и почти неподвижный, застревал между зубами. Из горла у него послышался тот самый скрипящий звук. Я вернулся в дом и вновь забаррикадировал дверь.

Мы ведь ничем не могли помочь им. Но стук сразу же раздался вновь. Так он и продолжался, не становясь громче, на протяжении довольно долгого времени. А потом однажды вечером прекратился. Сейчас они все уже мертвы... (Пауза.) Там, снаружи, нет никакой пищи. Да и откуда ей взяться? Все уничтожено.

Сегодня утром, когда я открывал могилу отца, чтобы похоронить мать, я заметил, что капли пота у меня на руках стали красными, в них появилась кровь — как и у всех остальных. Это первый признак. У меня осталось не много времени.

Единственная надежда — возвратить кристалл. Мне надо добраться до пещеры. На это потребуются все силы, которые у меня остались. Фала не переживет нынешнюю ночь. Да ей и не надо.

Магнус решил подождать, пока Фала умрет, прежде чем отправиться в Тленамау. Пока он не останется совсем один. Ему невыносима была мысль о том, чтобы оставить ее умирать в полном одиночестве.

Но она цеплялась за жизнь с поразительным упорством.

На протяжении всего дня он следил за ней и пытался ее утешить. Ему постоянно приходилось напоминать себе, что отвратительное создание, которое он сжимал в объятиях, это гниющее заживо и распадающееся тело, было его любимой сестрой Фалой. Ночью он слышал, как она борется со смертью, как дышит, и каждый вдох сопровождается стоном мучительной боли. Спасти ее ему хотелось куда сильнее, чем самого себя.

Обнаружив первые красноватые нарывы у себя под коленями и на сгибах рук, он понял, что не вправе ждать больше.

Собаки не отходили от Фалы ни на шаг. Они отощали и ослабели от недоедания, но чума их не брала. Фала лежала с ними на матрасе, все трое свились в один клубок на чердаке, в углу. Ему пришлось оттащить их от нее за загривки. Он сказал ей, что отведет их вниз, в конюшню, чтобы покормить конской падалью. Лошади во время бури выскочили из конюшни и умчались прочь, но Фала никогда не узнает об этом.

Он сам умирал от голода.

На кухне, взяв нож, он перерезал собакам горло. Он собрал их кровь в чашу. Затем выпил ее и съел столько собачьего мяса, сколько смог себя принудить.

Позже он принялся ходить из комнаты в комнату по всему дому, пытаясь заставить себя подняться наверх с ножом. В конце концов, не мог же он оставить ее умирать одну. И кроме того, он вызволял ее из юдоли скорби... Но она по-прежнему оставалась его сестрой, его Фалой. Как он мог подумать о том, чтобы причинить ей хоть какой-то вред? С отвращением он отшвырнул нож и вышел из дома.

Он пошел по улицам, прокладывая себе дорогу среди одетых туманом развалин, переступая через трупы жертв наводнения и чумы, многие из которых, как он с ужасом осознавал, были когда-то его друзьями. В отчаянии Магнус подумал о том, что судьба позволила изо всех уцелеть одному ему неспроста: ему надлежало раскаяться в смертельной жатве того, что он сам посеял.

Вернувшись домой, он прошел на кухню и заставил себя еще раз поесть собачины. Остатки сил ему надлежало беречь и лелеять. Наевшись до отвала, он уселся и принялся ждать.

Хотя он редко позволял себе вспоминать о Нуале, она вечно витала в его воображении. Он не мог допустить того, что она едва ли существовала на самом деле, что она была иллюзией, единственный смысл которой состоял в том, что он в нее верил. Он по-прежнему любил ее — несмотря на то, что она сделала или ее заставили сделать. Вопреки малейшему смыслу, он надеялся найти ее и уговорить помочь ему отнять у ее деда кристалл.

Если бы ему только удалось дожить до того времени, как он очутится на реке.

Когда уже почти стемнело, он поднялся на башню, моля небеса о том, чтобы найти Фалу мертвой. Он пинком открыл дверь на чердак. Фала ползком выбралась на середину помещения, и по полу за ней тянулись влажные струйки крови, слизи и гноя.

Она спросила у него, где собаки. Уснули после пиршества, ответил он. Она хотела было улыбнуться, но кожа вокруг ее губ, приросшая, казалось, прямо к кости, едва шевельнулась.

Он перенес ее на матрас и накрыл одеялом.

— Ближе к концу я уже не мог оставаться в одном помещении с ней. По лестнице я взобрался на крышу башни, чтобы подышать свежим воздухом. Море тумана разливалось над долиной до самого Тленамау. До него, казалось, сейчас бесконечно и безнадежно долго идти. И я понял, что больше не имею права откладывать решение на потом. Уходить надо было немедленно.

Я огляделся по сторонам в поисках железного посоха, которым отец бил в колокол. Его нигде не было, так что я решил использовать сам колокол. Мне удалось как-то снять его, взвалить на плечи и спуститься с такой ношей на чердак... (Пауза.) Очень тяжело. Мне пришлось передохнуть. Фала спросила, что у меня на уме. Я сказал, чтобы она попробовала уснуть, но она только тихо поскуливала у себя в углу. И опять задала вопрос о собаках. На этот раз я ей не ответил. Просто не смог... Я знал, что стоит мне заколебаться сейчас, и я уже никогда не решусь на это.

Я перетащил полумесяц колокола туда, где она лежала. При этом он издавал глухие скребущие звуки. Обеими руками ухватившись за рукоять, я изловчился занести тяжелое оружие над головой. На мгновение увидел немой вопрос в глазах Фалы, а затем она от меня отпрянула. Она завизжала, она воздела свои тощие изъязвленные ручонки в попытке предотвратить удар.

А вспомнить только, какой она была в то утро, когда, воротясь с реки, присела на край моей кровати, — маленький сине-золотой цветок, омытый росой, вся жизнь, и смех, и счастье... Я обрушил на нее свою секиру всей тяжестью.

В последнее мгновение я закрыл глаза и закричал изо всей силы, чтобы не видеть и не слышать удара.

Первым ударом я отсек ей руку повыше локтя. Мне пришлось ударить ее еще дважды, прежде чем она перестала шевелиться.

Когда все было закончено, я, перепачканный в крови моей сестры — в крови всего моего рода, всех друзей и каждого, кто когда-либо жил в этом доме, — отправился в пещеру, чтобы вернуть кристалл и исправить все зло, которое я причинил.

8

Белый платок наплывает мне на глаза. Рука тянется ко мне и отирает пот.

— Не пытайтесь говорить, Мартин. Сейчас еще не время. С вами все будет в порядке.

Она наклоняется надо мной, и я чувствую ее холодные нежные губы у себя на лбу.

Пенелопа.

Мне хочется спросить у нее, где я, что со мной, какой сегодня день. Из-за занавесок пробивается свет. Естественный или неоновый? Я слышу какой-то шепот. Дверь затворяется. Шаги удаляются по коридору.

Я ничего не помню. Как всегда.

Когда я вновь открываю глаза, у изножья кровати стоит Сомервиль. Он в белом медицинском халате, на шее у него стетоскоп, он смотрит на меня с сочувствием и бодростью, но ото всего буквально разит фальшью.