Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года) - Руставели Шота - Страница 15

15

ПОСЛАНИЕ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН К ЕЕ ВОЗЛЮБЛЕННОМУ

Вот посланье той, чей образ пламенеет над вселенной: «Витязь, ты сиял сегодня, словно камень драгоценный! На коне ты мчался лихо, красотой дивил отменной, — Сладких слез моих причина мне казалась несравненной, Восхвалять тебя должна я от восхода до заката, Но, увы, с тобой в разлуке я отчаяньем объята. Ради льва лелеет солнце прелесть розы и агата, И клянусь тебе светилом, что верна тебе я свято. И хотя ты не напрасно проливаешь слез поток, — Не печалься, умоляю, — горе витязю не впрок. Кто из нас собою краше, это знает только бог. Я хочу, чтоб ты вуалью красоту мою облек. Ты укрась меня вуалью чужестранной, дорогою, Чтоб прекрасный твой подарок неразлучен был со мною. Сам носи мое запястье, я дарю его герою,— Память этой дивной ночи да пребудет век с тобою!» Застонав при этом слове, словно зверь в ночи туманной, Тариэл запястье тронул: «Вот он, дар моей желанной!» Снял с руки его, рыдая, удручен душевной раной, И, прильнув к нему устами, пал на землю бездыханный. Как мертвец перед могилой, он лежал, тоской убит. На груди темнели пятна от ударов о гранит. Бледный лик Асмат терзала, исторгая кровь ланит, И водою орошала друга, мертвого на вид. Автандил смотрел на брата, полный горя и волненья. Слезы девы прожигали неподвижные каменья. Наконец очнулся витязь и сказал через мгновенье: «Кровь моя — добыча рока. Как не умер в этот день я?» Бледный, он присел на ложе, посмотрел как бесноватый, Принимая цвет шафрана, роза стала желтоватой. И молчал он долго-долго, удручен своей утратой, И не радовался жизни, безнадежностью объятый. И сказал он Автандилу: «Хоть темно мое сознанье, Для тебя я попытаюсь довершить повествованье, Потому что встреча с другом порождает упованья… Удивляюсь, как живу я, несмотря на все терзанья. Так Асмат сестры дороже стала сердцу моему, Мне дала она запястье — дар, приложенный к письму. Я сказал, что то запястье девы с радостью приму, Ей же дал вуаль из ткани, не известной никому».

ПОСЛАНИЕ ТАРИЭЛА ВОЗЛЮБЛЕННОЙ И СВАТОВСТВО НЕСТАН-ДАРЕДЖАН

Я писал в ответ: «О солнце! Свет, ниспосланный тобою, Усмирив мою отвагу, овладел сегодня мною. Как безумец, упиваюсь я твоею красотою… Чем воздам тебе за это, если я вниманья стою? Раньше я в живых остался по твоей лишь благостыне, И опять меня, безумца, осчастливила ты ныне. Для меня твое запястье драгоценнее святыни,— С ним, веселием объятый, забываю я унынье. Видит бог, твое желанье я хотел предупредить! Я вуаль тебе за счастье почитал бы подарить. О, приди ко мне на помощь! Помоги безумцу жить! Разве я кого другого в состоянье полюбить?» Дева тотчас удалилась. Я задумался устало. И царевна предо мною в сновидении предстала. Вздрогнул я и пробудился, и ее как не бывало. Вспоминая голос милый, я уже не спал нимало. Рано утром царь с царицей во дворец меня позвали. Я, покорный властелину, появился в царском зале. Царь с царицей, три вазира там большой совет держали. Мне они, как амирбару, сесть напротив приказали. Царь сказал: «По божьей воле мы — на склоне наших дней. Время старости подходит, время бедствий и скорбей. Даровал нам бог царевну, не послал нам сыновей. Мы ее, как сына, любим и заботимся о ней. Нынче мы царевну браком сочетать должны законным. Ей супруг достойный нужен. Где, скажи, найти его нам? Будет он хранить державу и владеть индийским троном, Угрожать стране войною он не даст иноплеменным». Я сказал: «Прискорбно сердцу, что творец вам не дал сына! Но прекрасная царевна — упованье господина. Породниться с вами — счастье для любого властелина. Вам, правителям, известен образ свадебного чина». Мы советоваться стали. Я от горя помертвел, Понимая, что не в силах изменить теченье дел. Царь сказал мне: «Шах Хорезма горделив, могуч и смел,— Если он отдаст нам сына, будет сладок наш удел». Было видно: царь с царицей предрешили все заране, Слишком явно на совете совпадали их желанья. Я вступить с моим владыкой не решился в пререканье И молчал, как прах ничтожный, потерять боясь сознанье. «Шах, — промолвила царица, — государь весьма отменный, Будет сын его под пару нашей дочке несравненной». Что я мог сказать на это ей, владычице надменной? Согласился я, несчастный, запятнал себя изменой. Царь отправил к хорезмийцу наилучших из людей: «Шах! Наследника престола я лишен в семье моей. Я взрастил царевну-дочку, не имея сыновей, Да прибудет твой царевич и супругом будет ей!» Люди быстро возвратились, отягченные дарами. Шах ответил им такими благосклонными словами: «Даровал нам вседержитель то, что мы желали сами. Кто ж откажется от девы? Нет такого между нами!» И опять за нареченным царедворцы полетели: «Не задерживайся, витязь, и не медли в этом деле!» Как-то раз, устав на поле, я лежал в своей постели. Сердце, горестью томимо, не мечтало о веселье. Мне ножом пронзить хотелось сердце, полное тоской… Вдруг Асмат слугу прислала с вестью краткою такой: «Та, чей стан стройней алоэ, хочет видеться с тобой. Приходи немедля, витязь, в башню девы молодой!» На коня я сел, поехал и вошел в ее ограду, И Асмат у входа в башню повстречал, пройдя по саду. Я печаль ее заметил по слезам ее и взгляду, И, встревоженный, не смел я про свою спросить отраду. Скорбь сестры моей названой в этот день меня смутила,— Дева, как бывало раньше, не смеялась, не шутила, Не сказала мне ни слова, только плакала уныло, Заронив тревогу в сердце, ран моих не исцелила. Эта плачущая дева, не вступая в разговор, Провела меня в покои и откинула ковер, И увидел я царевну, и узнал ее убор, Но лучи ее не грели, как бывало до сих пор. Упадало на завесу от нее подобье света, Но была она небрежно в этот скорбный час одета. В том же платье изумрудном, на тахте того же цвета Вся в слезах сидела дева, на поклон не дав ответа. Как на выступе утеса громоносная тигрица, На меня смотрела гневно омраченная девица. Ни луна, ни солнце в небе не могли бы с ней сравниться… Наконец она привстала предо мной, молниелица. «Лжец! — воскликнула царевна. — Верно, нет в тебе стыда, Коль, нарушив слово клятвы, ты посмел войти сюда! Бог воздаст тебе за это, жди теперь его суда!» Я сказал: «Открой, о солнце, в чем она, моя беда? Как могу я оправдаться, коль тебя не разумею? За какие преступленья пред тобою я бледнею?» Но она мне отвечала: «Что слова тебе, злодею! Обманулась я по-женски, став возлюбленной твоею! Отдают меня насильно за царевича чужого, Ты на это согласился, не сказал отцу ни слова. Ты свою нарушил клятву, ты похож на пустослова, И отныне за притворство я отмстить тебе готова. Иль не помнишь, вероломный, как ты плакал и стонал, Как тебе лекарство лекарь приносил и подавал? С кем теперь сравню тебя я, переменчивый бахвал? От тебя я отрекаюсь, ибо ты неверен стал. Будь владыки наши правы, будь они совсем неправы,— Кто б ни правил Индостаном, я — наследница державы! Я не дам тебе, изменник, продолжать твои забавы: Ты лукав, и все стремленья у тебя, как ты, лукавы. Я тебя заставлю скрыться из отцовского предела. Не уйдешь по доброй воле — улетит душа из тела! Ты подобной мне не сыщешь, как бы сердце ни болело!» «Горе мне!» — при этом слове стон раздался Тариэла. — Я тогда воспрянул духом от таких ее речей. И взглянул, подняв зеницы, в глубину ее очей. Удивляюсь, как живу я, разлучен навеки с ней! Почему, о мир коварный, жаждешь крови ты моей! На ковре Коран открытый я заметил пред царевной. Взяв Коран, прославил бога я молитвою душевной. Я сказал: «Меня, о солнце, ты спалила речью гневной, Но послушай, что скажу я о судьбе моей плачевной. То, о чем скажу тебе я, будет правдою святою, Коль солгу, пускай все небо потемнеет надо мною! Ты сама сейчас увидишь: не запятнан я виною!» «Говори!» — она сказала и кивнула головою. Я сказал: «Коль словом клятвы я, несчастный, пренебрег, Пусть и молнии и громы на меня обрушит бог! Разве я любви блаженство без тебя изведать мог? Разве я живым останусь, коль пронзит меня клинок? Царь меня в свои чертоги пригласил на совещанье. Чужестранного супруга он избрал тебе заране. Что я мог с царем поделать, затевая пререканья? Согласился я, на время затаив свои страданья. Как я мог с владыкой спорить, если он не понял ясно, Что стране без государя быть поистине опасно? Я один имею право здесь царить единовластно. Пусть идет сюда царевич. Он идет сюда напрасно! Я сказал себе: «Подумай, нужно выбрать новый путь, Поразмыслив на досуге, легкомысленным не будь». Уж хотелось мне, как зверю, убежать куда-нибудь, Но тебя, мое светило, разве мог я обмануть? Ради сердца, как на рынке, торговал я там душою…» Ливень, розу леденивший, вдруг повеял теплотою. Ряд сияющих жемчужин приоткрылся предо мною. «Если так, — сказала дева, — не запятнан ты виною. Разве я могу поверить, что избрал ты путь обмана, Что грешишь ты против бога над страницами Корана! Ты руки моей немедля попроси у Фарсадана, Чтоб воссесть тебе на троне государем Индостана!» Тут она, забыв о гневе, стала ласкова со мной,— То ль сошло на землю солнце, то ли месяц молодой. Обласкала и впервые усадила пред собой, В сердце нежными словами потушила пламень мой. «Мудрецу, — она сказала, — торопиться не пристало, Поступить он так обязан, чтоб душа не горевала. Если ты задержишь гостя, поразит тебя опала, И тогда над Индостаном разразится бед немало. Если ж гость сюда приедет и решит на мне жениться, Мы расстанемся и в траур обратится багряница. Будем мы с тобою плакать, а владыки веселиться. Нет, не должно чужестранцу в Индостане утвердиться!» Я сказал: «Не дай-то боже, чтоб приехал к нам жених! Лишь прибудут хорезмийцы, я сумею встретить их. Пусть они узнают силу и проворство рук моих. После битвы мы посмотрим, что останется от них!» Но царевна отвечала: «Не велит рассудок здравый, Чтобы я была причиной этой ярости кровавой. Лишь царевича убей ты, не грози другим расправой. Куст сухой зазеленеет там, где суд творится правый. Сделай так, герой отважный, наделенный силой львиной: Жениха убив украдкой, не сражайся ты с дружиной. Ты его единоверцев не равняй с простой скотиной,— Сердце вынести не в силах этой крови неповинной. Объяви ты Фарсадану, чтоб не впасть в великий срам: «Наша Индия вовеки не достанется врагам. Из отцовского наследья я ни драхмы не отдам. Я сожгу твою столицу, если будешь ты упрям!» Обо мне не начинай ты с государем разговора, Пусть не думает владыка, что любовь — причина спора. Будет царь молить и плакать, он не вынесет позора, Я в твои отдамся руки, и на трон взойдем мы скоро». Этот замысел царевны мне, безумцу, полюбился, И опять, с мечом в деснице, сердцем я воспламенился. Хоть удерживала дева, с нею быстро я простился, Но обнять мое светило на прощанье не решился. С болью очи оторвал я от девических красот, И. вела меня рабыня, провожая до ворот, И ушел я, как безумный, и в печальный вечер тот За единственную радость вынес тысячу невзгод.