Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года) - Руставели Шота - Страница 22

22

МОЛИТВА АВТАНДИЛА ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

Он воззвал: «Великий боже, господин и царь вселенной, Воздающий по заслугам неразумной твари бренной, Повелитель горних стражей, свет души неизреченный, Укрепи во мне желанье послужить любви нетленной! Боже, царь земли и неба, ты словам моим внемли! Ты велел любить друг друга бедным жителям земли. Ныне я один страдаю от возлюбленной вдали. Не гаси любви, чтоб в сердце семена ее взошли! Боже, боже милосердный, ты один — моя основа! Не покинь меня в сраженье, не лиши в скитанье крова, Защити меня от бури и от дьявола ночного! Если я в живых останусь, послужу тебе я снова!» Помолившись, из столицы витязь выехал один. И, покинут Автандилом, горько плакал Шермадин. Он точил слезами камни и сжигал песок долин. Что слугу утешит в горе, если скрылся господин?

РОСTEBAH УЗНАЕТ О ТАЙНОМ ОТЪЕЗДЕ АВТАНДИЛА

Вот рассказ о Ростеване, преисполненном печали: В этот вечер царь с царицей никого не принимали. Утром царь проснулся мрачный, очи молнии метали, И велел он, чтоб вазира во дворец к нему позвали. И когда вазир явился и потупился уныло, Царь сказал ему: «Не помню, что вчера со мною было! Не твое ли сообщенье сердце мне ожесточило, Если я тебя, вазира, поносил за Автандила? Что такое он задумал, рассердив меня с утра? Мудрость нам гласит: «Не ждите от рассерженных добра!» Да и ты не будь беспечным! Образумиться пора! Доложи теперь мне снова, что докладывал вчера». И вазир ему вторично рассказал об этом деле. Царь ему ответил кратко, гнев удерживая еле: «Пусть я буду иудеем, коль не спятил ты доселе! Не пытайся мне перечить: худо будет пустомеле!» Поспешил вазир к спаспету, и ему сказали слуги, Что хозяин их покинул и исчез из той округи. «Не пойду к царю я больше, — прошептал старик в испуге, — Пусть ему доложит смелый, я же в горе и недуге». Царь, вазира не дождавшись, снарядил за ним гонца, Но гонец не возвратился, разузнав про беглеца. И внезапная догадка потрясла царя-отца: «Тот, кого боялись сотни, верно, скрылся из дворца!» Государь, склонившись долу, погрузился в размышленье И рабу с тяжелым вздохом скоро отдал повеленье: «Пусть ко мне лукавец этот вновь придет для объясненья!» И когда вазир явился, стал он бледен от волненья. Был вазир угрюм и скучен. Царь спросил его нежданно: «Неужели наше солнце, как луна, непостоянно?» И вазир ему в испуге все поведал без обмана: «Не желая быть светилом, солнце скрылось средь тумана!» Услыхав, что витязь скрылся, горя царь не превозмог: «Неужели я навеки потерял тебя, сынок?» Рвал он волосы от горя, говорил ему в упрек: «Отчего ты, столп сиянья, ныне сгинул и поблек! Ты бродягою не станешь, если ты в ладах с собою, Но зачем ты, мой питомец, омрачил мой дом бедою? Ты меня оставил сирым и покинул сиротою… Для чего ж я так стремился постоянно быть с тобою! Не видать тебя мне больше, прискакавшего с охоты, Не видать, как ты с друзьями в мяч играешь без заботы Не услышать сладкий голос, улетающий в высоты… Для чего престол мне царский, коль уходишь от него ты Ты от голода не сгинешь, где бы жить ни захотел,— Верный лук тебя прокормит и стальные жала стрел, Бог тебя спасет, быть может, положив беде предел,— Но, коль ты умрешь в дороге, кто оплачет мой удел?» Ко двору, внимая слухам, прибежала вся столица. Рвали волосы вельможи и свои терзали лица, Толковали меж собою: «Нам ли ныне веселиться, Если мы достойны мрака и не светит нам денница!» Увидав своих придворных, царь сказал им со слезами: «Уж не светит нам светило, это видите вы сами! Чем его мы прогневили? Как он мог расстаться с нами? Кто из вас теперь сумеет управлять его войсками?» Наконец иссякли слезы, и промолвил властелин: «Расскажите, как ушел он — с провожатым иль один?» В это время с завещаньем появился Шермадин, Безутешный, полный страха, ибо скрылся господин. Раб сказал: «В его покоях я нашел посланье это. Там осталась только челядь, провожавшая спаспета. Он один ушел в дорогу, связан узами обета. Царь, пошли меня на плаху, чтобы я не видел света!» Прочитавши завещанье, царь промолвил: «В этот год Пусть не носят украшений ни дружина, ни народ. Пусть усердно молят бога толпы нищих и сирот, Чтобы он хранил скитальца от лишений и невзгод!»

ВТОРОЙ ТАЙНЫЙ ОТЪЕЗД АВТАНДИЛА К ТАРИЭЛУ

Лик луны вдали от солнца полон дивного сиянья. Рядом с солнцем он сгорает, обречен на умиранье. Но без солнца вянет роза — беззащитное созданье. Так и мы в разлуке с милой умираем от страданья. Лишь теперь я продолжаю мой рассказ об Автандиле. Ехал он с кипящим сердцем, удержать тоску не в силе, Образ девы солнцеликой узнавал в дневном светиле, Отводя глаза от солнца, сеял слезы в изобилье. Иногда, позабываясь, слова он сказать не мог. Из очей, подобно Тигру, падал слез его поток. Оборачиваясь к дому, тосковал он, одинок, И не знал, куда несется без тропинок и дорог. «О любимая! — рыдал он. — Как в разлуке не томиться! Разум мой с тобой остался, и душа к тебе стремится! Жаждет взор мой изнемогший на тебя взглянуть, царица, Плохо сделает влюбленный, коль любви не подчинится! Где искать мне утешенья, как прожить до новой встречи? Уж давно б я закололся, чем вести такие речи, Но тебя сразит известье, что скончался я далече… Пусть же льются, словно реки, эти слезы человечьи!» И воззвал он к солнцу: «Солнце! Ночи солнечной сиянье! Ты есть образ всеблагого и его напоминанье! Не ему ли хор созвездий служит в бездне мирозданья? Примири меня с судьбою, не отринь мои рыданья! Ты, в котором виден образ созидателя вселенной, Помоги мне снять оковы, ибо я страдаю, пленный! Потеряв свои агаты, я ищу рубин бесценный И томлюсь один в разлуке, как когда-то с незабвенной!» Так молился он и таял, как горящая свеча, Но спешил на помощь другу, путь томительный влача. Ночью сравнивал он деву с блеском звездного луча, И беседовал он с небом, речи жаркие шепча. Божьим именем скиталец заклинал луну, взывая: «От тебя в сердцах миджнуров страсть пылает роковая! Дай же мне терпенье сердца, чтоб не тратил зря слова я, Чтобы лик, тебе подобный, вновь увидел, изнывая!» День его терзал и мучил, ночь несла ему отраду. Иногда, к реке спускаясь, он вдыхал ее прохладу. Слезный ток его кровавый был подобен водопаду. И, взнуздав коня поспешно, вновь скакал он до упаду. Стройный станом, как алоэ, плакал он, угрюм и дик, И, убив козу из лука, ел у скал береговых, И, насытясь, снова ехал, ибо грудь пронзал Марих, И твердил он: «Нет мне счастья без любимых роз моих!» Передать слова скитальца я уже не в силах ныне,— Как он жаловался звездам, как скитался по пустыне, Как сжигал слезами очи, как терзал себя в кручине… Наконец пещеры дэвов он заметил на чужбине. И Асмат, увидев гостя, вышла к витязю поспешно, И не знала, что ей делать, и рыдала безутешно. Витязь спешился и деву обнял горестно и нежно,— Люди радуются встрече — те, кто ждет ее прилежно. Автандил спросил у девы: «Где твой брат и господин?» Слезы девы покатились из агатовых стремнин. «Без тебя, — она сказала, — он не мог страдать один. Я не знаю, где он бродит средь ущелий и долин». Содрогнулся юный витязь, словно грудь копье пронзило: «О сестра, позор герою, коль его исчезла сила! Как он мог, нарушив слово, позабыть про Автандила? Для чего он мне поклялся, если трудно это было? Ведь и я терпел лишенья, изнывая от разлуки! Отчего ж он сумасбродом снова сделался от скуки? Как он смел нарушить клятву, если мы пожали руки? Мне ль, однако, удивляться, обреченному на муки!» Но ему сказала дева: «Витязь, ты, возможно, прав, Но не думай, мне внимая, будто мой угодлив нрав. Мог ли он, лишенный сердца, клятвы выполнить устав? А ведь он покончил с сердцем, счеты с жизнью оборвав! Сердце, разум и сознанье цепью связаны одною. Если сердце умирает, остальных берет с собою. Человек, лишенный сердца, жизнью брезгает земною. Ты еще не знаешь, витязь, каково ему, герою! Не застав в пещере друга, был ты вправе рассердиться, Я же толком не умею за миджнура заступиться: Говорить язык устанет, сердце в пепел обратится,— Рождена я, видно, в горе, чтобы с витязем томиться. Муки этого миджнура столь безмерно велики, Что страшатся даже камни, не стерпев его тоски. Слезы витязя могли бы затопить русло реки… Впрочем, все в чужих страданьях мы большие знатоки. Провожая Тариэла, я спросила на прощанье: «Что же делать Автандилу, коль приедет на свиданье?» Он ответил: «Пусть поищет, как искал когда-то ране, Далеко я не уеду, не нарушу обещанье. Я исполню эту клятву, хоть страдаю я жестоко. Буду ждать я, как ни тяжко, до назначенного срока. Коль найдет меня умершим, пусть схоронит недалеко, А найдет живым — дивится, ибо жизнь — мгновенье ока!» Скрылось солнце за горами для меня, и с этих пор Я горючими слезами орошаю камни гор, Как безумная, стенаю, проклинаю свой затвор,— Смерть и та меня забыла: вот он, божий приговор! Есть в Китае некий камень с мудрой надписью такою: «Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собою». Ныне стал шафранным витязь, сходный с розой молодою. Поищи его, исполни то, что велено судьбою!» «Ты права, — ответил странник, — мне не нужно оправданья! Но не я ль, миджнур, миджнура не оставил без вниманья? Увидав источник жизни, прибежал к нему как лань я, Все поля вокруг обрыскал ради этого свиданья! Ту жемчужину, с которой сочетается кристалл, Я покинул, и на счастье уповать я перестал. Уезжая самовольно, я доверье потерял: Огорчил царя с царицей, недостойный их похвал. Господин мой воспитатель — государь весьма могучий. На меня его щедроты, словно снег, летят из тучи. Но ушел я, вероломный, все забыл в печали жгучей… Согрешив перед владыкой, уж не жду я жизни лучшей! Я для друга эти беды, о сестра, претерпеваю! Чтоб свое исполнить слово, по чужому езжу краю! Он же скрылся из пещеры — тот, по ком я умираю, И теперь, устав смертельно, я в тоске изнемогаю! Но оставим эти речи. Мешкать в поисках грешно. Сожаленья не изменят то, что минуло давно. Иль найду его, иль сам я с ним погибну заодно, — Богохульствовать не буду, если это суждено!» Не сказав ни слова больше, он помчался сквозь теснину, Пересек ручей и лесом устремился на равнину. Леденил холодный ветер розу, равную рубину,— «Никогда, — шептал он, — больше солнцеликой не покину. В чем мой грех, великий боже? — говорил он божеству. — Почему я не с друзьями, обездоленный, живу? О двоих зачем тоскую, вижу гибель наяву? Пусть же кровь моя, о боже, на мою падет главу!»