Наша древняя столица - Кончаловская Наталья Петровна - Страница 26

Но Филаретову печать

Ему подсунул Гладкий.

Боярин нехотя замолк,

Свернул цидулу в трубку,

Достал кошель, взглянул как волк

И оплатил покупку…

Случайно нашим крепостным

Досталась участь эта.

Могло бы быть совсем иным

Решенье Филарета.

Могли их разлучить навек,

Перевенчать с другими,

Могли убить их за побег

Иль зверствовать над ними.

И с трепетом крестьянка-мать

Своих детей растила:

Помещик мог детей продать.

Помещик — это сила!

Он мог впрягать холопов в плуг,

Менять их на скотину.

Вот почему бежал на юг

Холоп от господина.

1647 год

ЧТО ЗА ЦАРСКИЕ ЗЯТЬЯ, ОТ КОТОРЫХ НЕТ ЖИТЬЯ!

По снегам, дорогой дальнею,

Через всю Сибирь в Тюмень,

Под дугою песнь печальную

Бубенцы поют весь день:

«Ой, да нанесли обиду нам

В царском тереме в Москве!

Ой, в позоре мы невиданном —

В неудачном сватовстве!»

На возок метель бросается,

Бубенцы поют в тоске

О Ефимии-красавице,

Что сидит одна в возке,

О красе, царём замеченной,

Алексеем молодым,

О судьбине, изувеченной

Царским дядькою седым.

Царь, послушный и безропотный,

Вдруг невесту выбрал сам,

Но Морозов, дядька опытный,

Все дела прибрал к рукам.

Знал он, на кого надеяться,

Знал, кому наказ шепнуть —

В день смотрин венец на девице

Туго-натуго стянуть.

И когда к ней тёмной тучею

Дурнота подкралась вдруг,

«У Ефимии падучая!» —

Зашептали все вокруг.

«Уж роднёй царю не станете!» —

Думал дядька, втайне рад,

А Ефимию без памяти

Выносили из палат…

Вот и всё! Й едет девица,

Бубенцы звенят в тоске.

Ей самой теперь не верится,

Что сидит она в возке,

Что за ней в возках, опальные,

И отец, и мать, и брат,

Что дорогой этой дальнею

Не вернуться им назад.

Может, там навек останутся…

И в столице с той поры

За царёвым дядькой тянутся

Все боярские дворы.

Вёл он хитрую, заправскую

При дворе игру свою:

В жёны Марью Милославскую

Подсудобил он царю.

Видит дядька — Марья нравится,

Всем пришлася ко двору,

В жёны взял тогда красавицу —

Марьи младшую сестру.

Вот теперь бояре знатные,

Хоть Морозов не любим,

Шапки пышные горлатные

Все ломают перед ним.

С государем тесно дружен он,

Государю сильно нужен он,

Никогда и ничего

Не решают без него.

Ничего!

Слышит речи он хвалебные,

А за ними зависть, лесть.

Он богат: поместья хлебные,

И стада, и нивы есть.

Всё — его! Леса не сечены

Близ его курмышских сёл,

А в лесах деревья мечены,

На которых дупла пчёл.

И везут ему, Морозову,

Рожь, пшеницу, рыбу, мёд.

Утаят — так он угрозами,

Дыбой, плёткой всё возьмёт.

За своё возьмёт соседнее —

Что угодно может взять,

У крестьян возьмёт последнее.

Государев, царский зять

Любит взять!

Царский зять дела дворцовые

Ловко исподволь ведёт

И за петлей петлю новую —

Сеть огромную плетёт.

В каждой петельке крестьянская

Иль холопская душа —

Арзамасские, рязанские,

Чухломские, галичанские,

С Вязьмы, Твери, с Курмыша.

Сеть плетётся не спеша.

И такая необъятная

И тугая эта сеть,

И такая беспощадная

Та приказчикова плеть,

Что холопа бьёт отчаянно

За утайку, за побег.

А крестьян-то у хозяина

Сорок тысяч человек.

Он под новый год запасливо

Рожь скупал по всей стране,

Чтоб втридорога на масленой

Продавать её казне.

Не помрёт Морозов с голода

И не сможет нищим стать —

Накопил он столько золота,

Что боится ночью спать

Царский зять!

1648 год

БЫЛЬ О ТОМ, КАК РУССКИЙ ЛЮД ТРЕМ ВРАГАМ УСТРОИЛ СУД

Зимою холодной, весной в ледоход,

И летом, и осенью мглистой

Три царские дьяка душили народ:

Плещей, Траханиотов и Чистый.

Им первый защитник — Морозов-злодей.

Они и казнят и пытают,

Налогами мучают бедных людей,

А царский зятёк потакает.

В Москве у бояр — через край закрома,

А рядом у бедных — пустая сума,

Краюха хлеба, щепотка соли —

И взять с него нечего боле.

Царёва казна пополняться должна,

А что-то пустеет царёва казна!

Дворец без казны оставаться не мог,

А где ж её взять и откуда?

Тогда-то на соль наложили налог:

По двадцать копеек с пуда.

И плохи пошли в государстве дела,

И стало на рынках пусто.

Без соли на промыслах рыба гнила,

И портилась в кадках капуста,

Портилось мясо, портилось сало,

И на зиму битая птица сгнивала.

Ну как хранить запасы,

Коль соль дороже мяса?

С налогом нет прибыли царской казне —

С ним голод и мор загулял по стране.

И тут прокатилась зловещей волной

Народная ненависть грозно.

Тогда отменили налог соляной,

Но это было поздно…

Однажды летом, в июньский зной,

Царь ехал домой с богомолья.

Собрали народ у ворот под Москвой

Встречать его хлебом-солью.

Возок золочёный, на солнце горя,

Нырял по ухабам дорожным,

Стрельцы по пути охраняли царя —

Так зять приказал осторожный.

Возок поравнялся с толпою густой,

Народ окружил Алексея:

«Ой, батюшка-царь, погоди, постой!

Избавь ты нас от Плещея!

Избавь ты, батюшка, нас от бед —

Совсем заморил нас Плещей-мироед!» '

Боярин Морозов озлился вдруг

(Плещеев Морозову — первый друг),

Дыбятся кони, кричит народ,

Плачут старухи, дети,

И тут Морозов приказ отдаёт:

«Взять эту падаль в плети!»

Взяли стрельцы, как велел им злодей,

Бьют беспощадно, увеча,

Тащат в тюрьму беззащитных людей,

Тем и кончается встреча.

Наутро молиться пошёл Алексей.

Народ его ждал у церковных дверей:

«Батюшка-царь! Благодетелем будь,

Воззри ты на наши печали!

Вели ты нам наших людей вернуть —

Вечор их в тюрьму забрали!»

Царь обещал мужикам помочь

И, словно боясь разговора,

Сам зашагал поскорее прочь,

Прямо к дверям собора.

«А зря ты, боярин, играешь с огнём! —

Зятю сказал он строго. —

Вели отпустить их нынче же днём,

Лучше не злить народа!»

Кусая ус, Морозов молчал,

Зажав рукоятку плети,

И понял царь, что приказ опоздал,

Что пленников нет на свете.

Шумела толпа, в терема стучась,

Был Кремль наводнён народом,

А в трапезной был в тот грозный час

Обед государю подан.

И гнев тогда овладел толпой,

И вломилась она в палаты:

«Где Плещеев твой? Где Чистый твой?

Где Морозов, злодей проклятый?»

Царь, перетрусив, сказал бунтарям: