Другая сторона - Семенов Андрей Вячеславович - Страница 51

Ордена, нашивки и знаки различия у заключенных лагеря № 48 не отбирали. Они ходили по огороженной забором территории, словно по военному городку вермахта в родной Германии.

Если бы нашего, отечественного зэка, отбывающего наказание в Мордовии, Казахстане или на Колыме, поместили в спецлагерь НКВД № 48, то он скорее всего не поверил бы глазам своим. Такого лишения свободы в СССР не бывает! Малость оклемавшись, этот зэк попросил бы не освобождать его из этого «санатория» никогда.

Среди примерно сотни узников, заключенных в усадьбе, находился и подполковник люфтваффе Конрад фон Гетц. Званием своим он малость недотягивал до генеральских полосатых штанов, позволявших занять отдельную комнату в графской усадьбе, но Рыцарский Железный крест и должность заместителя командира лейб-эскадрильи «Рихтгофен», которую он некогда занимал, добавили ему веса в глазах энкавэдешных тюремщиков, отбиравших постояльцев для своего «отеля».

Попав в советский плен, фон Гетц неожиданно для самого себя заметил, что он не только не испытывает ни малейшего страха, но и нисколько не волнуется за свое будущее. Принужденный обстоятельствами почти год скрывать свое настоящее имя и открывший его только в момент сдачи в плен, он теперь совершенно успокоился. Русский он знал с довоенных времен, когда еще лейтенантом проходил летную стажировку под Горьким, к алкоголю относился более чем спокойно, поэтому нимало не тяготился настоящим своим положением. По крайней мере, у него не было ощущения личной несвободы. Подумаешь, нельзя выходить за ворота! А что ему там делать — врагу во враждебной стране? Ради собственной безопасности ему сейчас стоило отсидеться под охраной чекистских конвоиров. А в остальном…

Кормят хорошо, соседи подобрались обходительные и учтивые, библиотека роскошная. Надо только на досуге подтянуть подзабытый русский, и тогда можно будет читать в свое удовольствие, благо времени предостаточно. С подъема в 6.30 и до отбоя в 22.30 пленные офицеры были практически предоставлены сами себе. На физических работах их не использовали, и каждый планировал свой день, как ему заблагорассудится.

От нечего делать Конрад решил выучиться столярному ремеслу. Администрация лагеря возражать не стала, справедливо полагая, что ничего страшного не случится, если пленный подполковник пройдет перековку трудом. Напротив, уже одно то, что он сам напросился на работу, говорило о том, что немец встает на путь исправления и перевоспитания.

В столярной мастерский он под руководством бывшего ефрейтора, работавшего до службы в армии столяром на мебельной фабрике в Гамбурге, самостоятельно изготовил табуретку, которую к вящей зависти своих товарищей по плену ему разрешили поставить в своей комнате. Так Конрад начал обживаться и обзаводиться мебелью. С бывшим ефрейтором его сближало и то, что свою службу после выпуска из летной школы фон Гетц начал именно в Гамбурге. Они теперь вспоминали места, в которых любили бывать до того, как…

С утра фон Гетц трудился в мастерской, неумело орудуя рубанком. Теперь он хотел сделать себе полочку для книг. Пусть завидуют! Не успел он посадить на ладони и полдюжины заноз, как примчался вестовой — тоже пленный — и доложил, что подполковника фон Гетца срочно ждут в штабе лагеря. Раздосадованный тем, что его отвлекают от такой увлекательной забавы, как снятие стружки и, находясь в некотором недоумении от ненужного внимания администрации к своей персоне, Конрад отложил рубанок и нехотя пошел за вестовым. В штабе ему указали на обитую дерматином дверь замполита лагеря.

В кабинете за столом замполита удобно расположился военный в генеральской форме с крупной, совершенно лысой головой. Когда Конрад зашел в кабинет, генерал читал какую-то пайку, скорее всего, его личное дело. Видно было, что в чужом кабинете он чувствует себя свободно и уверенно. Кроме генерала, здесь никого не было.

Военный оторвался от папки.

— Подполковник фон Гетц?

— Так точно, господин генерал! — щелкнув каблуками, вытянулся пленный.

Генерал поморщился.

— Да не кричите вы так. Не в армии. Присаживайтесь, пожалуйста. Чаю хотите?

Конрад присел на стул напротив стола, на который указал генерал.

— Эй, дневальный! — зычно крикнул генерал и, дождавшись, когда в дверь просунется голова в пилотке со звездочкой, приказал: — Два чая нам. Только горячего, крепкого и с лимоном. Живо!

С минуту генерал молча изучал фон Гетца, потом спросил:

— Вы почему в чужом мундире?

— Виноват, господин генерал, — вскочил с места фон Гетц, который еще не привык беседовать со старшими по званию сидя. — Это мой мундир.

— Да? — удивился генерал. — Вот как? В вашем личном деле записано, что вы подполковник. Этот факт подтверждают четыре свидетеля из числа пленных, знавших вас в этом звании. В деле есть их письменные показания. А на вас, извините, мундир с погонами капитана. Вас что, разжаловали в окружении? Да садитесь же вы. Не мельтешите.

— Никак нет, господин генерал. Просто в окружении я был под другим именем.

— Курт Смолински?

— Так точно, — подтвердил Конрад.

— Интересно… — протянул генерал, захлопывая папку. — И что же вас заставило сменить мундир старшего офицера люфтваффе на капитанский? Впрочем, можете не отвечать. Я вам скажу только одно слово, а вы ответите, прав я или нет.

Генерал сделал паузу и, не меняя интонации, тихо произнес:

— Стокгольм.

Фон Гетц вздрогнул, и это не укрылось от взгляда Головина.

— И довольно об этом, — подытожил Головин. — Будем считать, что эта страница вашей жизни закрыта навсегда. Ни к чему вклеивать ее в ваше личное дело. НКВД — это другое ведомство, я в нем не служу. Администрации лагеря совершенно не обязательно знать о том, чем вы занимались год назад, с кем встречались и что обсуждали.

Фон Гетц снова вздрогнул. Год назад он по поручению Канариса и от его лица вел с представителем Генерального штаба Красной Армии Штейном переговоры о заключении сепаратного мира между СССР и Германией. Это могло обернуться смертным приговором.

— Вот и я не хочу об этом больше говорить, — успокоил его Головин.

— Кто вы? Откуда вам известно?..

— Про Стокгольм? — перебил Головин. — Работа у меня такая — все знать обо всех.

— Мне неприятно беседовать с анонимом, пусть даже в звании генерала. Вы можете представиться?

— Конечно. Я — ваш друг. Зовите меня Филипп Ильич.

— Друг? — не поверил фон Гетц и повторил вопрос: — Кто вы?

— Ну, дорогой мой, если я вам назову свою должность, то меня, пожалуй, со службы турнут. Как вы думаете, в ваш тихий монастырь, который охраняет от справедливого возмездия советского народа целый батальон войск НКВД, пускают всякого генерала или через одного? Вам в вашем сегодняшнем положении достаточно знать то, что я не желаю вам зла и, может быть, хочу вам помочь. А если судить по тому, что я сейчас имею удовольствие видеть вас в добром здравии и беседовать с вами, то вы должны понять, что власти и полномочий у меня достаточно для того, чтобы определить всю вашу дальнейшую судьбу в советском плену. Уловили?

— Да, — кивнул Конрад. — Чем обязан вашему посещению?

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно констатировал генерал. — Я хочу облегчить вашу участь. Поэтому, господин подполковник, пожалуйста, подумайте хорошенько, прежде чем что-либо отвечать мне, тем более отвергать мои предложения. В этом лагере для вас, немцев, созданы курортные условия. Надеюсь, вы не думаете, что все пленные солдаты Германии и ее союзников содержатся у нас в таких же тепличных условиях?

— Нет, не думаю.

— Не забывайте также, что Советский Союз не подписывал Конвенцию о гуманном обращении с военнопленными. Поэтому, если наша беседа закончится не так, как я планирую ее закончить, то в моей власти определить вас в такое место, где ваше выживание не будет являться обязательным. В конце концов, вы тоже не церемонитесь с пленными красноармейцами в Лушвице и Маутхаузене.

— Я понимаю, — обреченно вздохнул Конрад, — и готов выслушать вас.