Вавилонский голландец - Гарридо Алекс - Страница 1

Макс Фрай

Вавилонский голландец

Макс Фрай

Библиотекарь

Было так.

Когда мое зрение начало стремительно падать, я, помню, подумал, что это дурной тон, скверная шутка. На месте собственной судьбы, которую, вопреки хорошему вкусу и здравому смыслу, привык персонифицировать, я бы, пожалуй, постыдился действовать столь прямолинейно.

Нет, правда. Человек, который первый же семестр обучения в университете завершил курсовой по ранней поэзии Борхеса, а последний – дипломной работой, посвященной влиянию поэтики ультраизма на его прозу, после чего немедленно засел за исследование особенностей синтаксиса его устных выступлений, одновременно забавы ради написал несколько дюжин эссе о современной прозе под шутовским девизом «Хорхе читает нас на небесах» и внезапно приобрел, прямо скажем, дешевую, но, черт побери, приятную популярность, – так вот, я хочу сказать, человек с такой биографией не должен слепнуть, это перебор, безвкусица, да попросту плагиат.

Я исправно по этому поводу шутил и столь же исправно посещал специалистов. Специалисты, все как один, разводили руками, ссылались на хитроумные приборы, согласно показаниям которых мой организм продолжал нормально функционировать, невнятно говорили о психосоматике, обвиняли во всем усталость и стресс, от которых я, стыдно сказать, вовсе не страдал, инкриминировали мне подсознательное желание закрыть на все глаза, только что к совести моей не взывали, хотя порой казалось, к тому идет.

Все это было чрезвычайно поучительно, но видел я все хуже и хуже. Я завел специальные очки для чтения и еще одни, для вождения; полгода спустя пришлось сменить те и другие, а потом, в начале зимы, – еще раз. Всего через месяц, в конце рождественских каникул, я сел за руль после недельного, что ли, перерыва и понял, что новые стекла уже нуждаются в замене, вот тогда-то я почувствовал, что Господь возложил карающую длань мне на затылок и понемногу сжимает пальцы. Шутки кончились, началась паника.

Мне только что исполнилось тридцать семь лет; жизнь моя, сказать по правде, была бедна событиями. Даже в юности я куролесил довольно вяло, не в полную силу, зато с удовольствием строил планы на будущее, сочинил для себя судьбу, полную страстей, приключений и путешествий, в глубине души полагал, что создан именно для нее, но все откладывал на потом, думал, успеется, а теперь вдруг обнаружил, что стою, как дурак, упершись носом в глухую стену, и мое прекрасное «потом» осталось где-то позади, и вообще всё.

Охваченный лихорадочным энтузиазмом, я принялся суетливо прожигать жизнь. Не зная, с чего начать, выбрал первым пунктом программы обычное пьянство; не могу назвать это решение удачным. Желудок мой наотрез отказывался следовать таким путем, но я боролся как мог. После нескольких бурных ночей, все еще страдая от похмелья и изжоги, я улетел в Мадрид – не потому, что всю жизнь мечтал, просто авиакомпания устроила очередную акцию, билеты на weekend в Мадрид и обратно, со скидкой, за четверть обычной цены, вылет в пятницу после обеда, возвращение в понедельник утром, три ночи в отеле, почему нет. Надо наконец учиться принимать импульсивные решения.

Прилетев, я почти сразу лег спать, а наутро вышел из отеля и понял, что зря сюда притащился, город не произвел на меня решительно никакого впечатления. Дурацкая затея. Глупо в моем положении тратить время и деньги на зрелище, которое не захочется воскрешать перед внутренним взором, когда никакого иного взора не останется у меня.

Можно было сесть в автобус и поехать куда-нибудь еще, да хоть бы и в Толедо, благо совсем рядом, но я пал духом и отправился за покупками. В сувенирной лавке через дорогу от Прадо купил керамическую табличку на входную дверь для Карины и еще одну, с луной и звездами, для Ритиной кухни, которая, я уже знал, никогда не станет и моей тоже. А себе отыскал открытку, глянцевый черный прямоугольник с надписью «Ночной Мадрид», остроумная идея, ничего не скажешь, как будто специально для меня старались неведомые шутники.

А потом я зашел в мексиканский ресторан, где заказал порцию текилы и чудо. Вернее, сперва только текилу, но пожилой коренастый официант в декоративном сомбреро был утомительно любезен, то и дело подходил ко мне, настойчиво спрашивал: «Чего-нибудь еще?» Я сперва вежливо благодарил и отказывался, потом молча качал головой, наконец довольно резко сказал: «А еще мне требуется чудо». Говорил я вполне искренне, но, конечно, расчет был на то, что профессиональный мексиканец сочтет меня психом и оставит в покое. Он улыбнулся краешком длинного шакальего рта, кивнул и удалился. Позже, когда я потребовал счет, в нем значилось: «Текила – 6, чудо – 1,5». Я оценил шутку, аккуратно отсчитал монеты, однако на чай ничего не оставил, рассудив, что остроумный официант и без того неплохо на мне заработал.

Остаток выходных я провел, бесцельно слоняясь по городу, любовался смуглыми красотками в меховых шубках и шлепанцах на босу ногу, нюхал ранние крокусы в Королевском ботаническом саду, бросал монеты в коробку старухи шарманщицы, протирал штаны в лояльном к курильщикам баре с тапером, жалел себя безмерно, конечно. Придумывал достойный выход из положения; фантазии мои, впрочем, не отличались оригинальностью. Вот, к примеру: я приезжаю домой, звоню сестре, а Карина говорит: «Пока тебя не было, я нашла хорошего врача, попробуй еще раз», – и чудом обнаруженный в муниципальной клинике на окраине офтальмолог ставит наконец точный диагноз, после чего быстро приводит меня в порядок, причем, будьте любезны, никаких лазеров и операций, таблетки и, ладно, согласен, капли.

Или еще лучше: я приезжаю домой и просто живу дальше, а полгода спустя обнаруживаю, что читать в очках совершенно невозможно, содрогаюсь, снимаю их и – voila! – преспокойно читаю дальше, очки мне больше не нужны, врачи – тем более, все уладилось, осталось позади, само прошло.

Но, в общем, я понимал, что само ничего не пройдет и врачи по-прежнему будут пожимать плечами и прописывать мне очки, все более сильные, пока не наступит момент, когда увеличительные стекла окончательно перестанут быть выходом из положения – и что тогда? Я постепенно склонялся к мысли, что надо бы понемногу покупать и копить снотворное, потому что, скажем, вены резать или из окна вниз головой у меня точно духу не хватит, и значит, следует обеспечить себе запасной выход, не требующий особого героизма.

Самолет на обратном пути попал в зону турбулентности, вибрировал как миксер, трясся, словно облака были ухабами, и моя соседка слева беззвучно молилась, а мой сосед справа с каменным лицом терзал подлокотник; я не молился и рукам воли не давал, зато с огорчением обнаружил, что совершенно не готов умереть – ни сегодня, ни завтра, ни, положа руку на сердце, двадцать лет спустя, а значит, надо заранее осваивать азбуку Брайля, ходить по дому с закрытыми глазами для тренировки, или – ну что еще, что? Что?! Я понятия не имел.

Мы, конечно, благополучно приземлились. Пассажиры от облегчения дружно аплодировали экипажу, хотя, на мой вкус, посадка могла бы быть и помягче.

Дома было пусто и прохладно, я заварил бергамотовый чай с лепестками васильков, включил компьютер, и электронная корреспонденция пролилась на меня милосердным дождем. Одно письмо было от заведующего кафедрой, который любезно сообщал об упразднении моей должности с начала следующего учебного года; по правде сказать, я давно этого ждал – не то чтобы хотел, но предвидел. Другое оказалось приглашением на место заведующего плавучей библиотекой. Я перечитал его раз пятнадцать, не доверяя ни слепнущим глазам, ни все еще похмельному разуму. Убедившись, что не ошибся, тут же ответил, попросил подробных разъяснений: что за библиотека? Почему плавучая? Дескать, если это розыгрыш, большое спасибо за доставленное удовольствие, а если нет, хотелось бы узнать подробности.