Вавилонский голландец - Гарридо Алекс - Страница 34

Они бредут туда, откуда светит луна, и Ганс говорит и говорит. Волнуясь и перескакивая с одного на другое, он рассказывает все, что случилось с ним и с Гретель.

– Что ж ты делаешь, а? – говорит ему наконец карпинчо. – Я убежал из клетки, но я ведь там был совсем один. А ты?

– Я только хотел все вспомнить, – оправдывается Ганс.

– Ну вот, теперь ты вспомнил, как тебя зовут, – рассуждает карпинчо. – Значит, и остальное вспомнишь. Ты такой большой и умный, а я всего только зверь, видишь, у меня и рук нет, только лапы с перепонками. – Он останавливается и показывает ему лапу. – Но даже я знаю, что предательство – это самое плохое, что может совершить человек.

– Да, – соглашается Ганс, его обжигает стыд. – Нельзя бросать тех, кто тебя полюбил, – и чувствует, как слезы текут по щекам, соленые, как океанская вода.

– Это да. Но ты опять не все понимаешь, – укоряет его карпинчо. – Нельзя бросать того, кого ты любишь. Потому что это твой выбор и ты сам себя предаешь. Ты же ведь уже вернулся домой, сам говорил.

– Да, да! – говорит Ганс и плачет уже взахлеб, и ему радостно и легко, как будто он снова в детстве и его простила мама.

– Ты ведь теперь все вспомнил? – заботливо спрашивает карпинчо и косит на него черным глазом.

Ганс прислушивается к себе и отвечает уверенно:

– Да, всё!

И правда, теперь-то это совсем просто. Он удивляется: как же это можно было забыть, – и улыбается сквозь слезы, и садится на скамейку. А карпинчо встает на задние лапы, и тычется ему головой в плечо, и толкает передними лапами.

– Ганс, Ганс! – снова называет его старым смешным именем.

Он очнулся. Гретель трясла его за плечо.

– Ты проспал, Ганс! Уже скоро шесть, ты опоздаешь на корабль.

Он провел рукой по щеке – мокро. Уткнулся в подушку, незаметно утер слезы, поднял голову и посмотрел в лицо Гретель. Только тревога за него, ни капли обиды или досады. Он улыбнулся, чувствуя, как снова подступают слезы. Произнес медленно, нерешительно ее настоящее имя и увидел, как она вздрогнула.

– Ты спала?

– Я уснула в последний момент, – повинилась Гретель, глядя на него влюбленно и с надеждой.

Он вздохнул и обнял ее:

– Можно я никуда не пойду? Я совсем не выспался, а у нас на сегодня столько дел, – и закрыл ей рот ладонью.

Они спали обнявшись и не слышали низкого гудка корабельной сирены, и не видели, как белый корабль, развернувшись, ложится на курс и вскипает вода за кормой, а потом расходится волнами и снова успокаивается.

Кэти Тренд

Почта Ван Страатена

Оказалось, время «Морской птицы» разбито на вахты совсем не так, как я привык. Вся ночь – с полуночи до восьми утра – принадлежала капитану и его ночной команде. Эту длинную вахту стоял он сам, со своими матросами. День же делили между собой мы трое: Сандра, Джонсон и я. Делить шестнадцать часов на троих было не очень-то удобно, но изменить положение вещей оказалось невозможным: ночная команда не могла работать днем. Говорят, было время, когда с наступлением ночи вся дневная команда погружалась в беспробудный сон, но со временем в принуждении надобность отпала.

Моя последняя вахта длится с 22.40 до полуночи. Мне нравится это время, когда ночь как раз накрывает собой море. В этот раз за мой час с небольшим ничего интересного не произошло, я совсем не устал и после вахты остался в рубке почитать хранившийся там учебник латыни. До сих пор я знал только несколько расхожих латинских афоризмов, а жизнь на библиотечном корабле поставила меня перед необходимостью расширить мое знание языков. Я листал учебник, стараясь не попадаться капитану под ноги, и тут Дарем окликнул меня.

– Йозеф, простите, что отрываю вас от чтения. Вас не затруднит последить за приборами в течение минут пятнадцати? Я жду встречи с другом и хотел бы увидеть его первым. Поднимусь на грота-марс.

– Да, сэр. – Я отложил учебник и встал к приборам. Там по-прежнему не происходило ничего интересного. Судя по компьютеру, ночной рулевой вел корабль по проложенному курсу как по ниточке. Компьютер был сравнительно недавним приобретением: он завелся сам собой, когда на борту появился я. Как завелся GPS, когда на корабль пришла Сандра. Кому понадобилась рация, мне выяснить не удалось, однако и она на борту была, с постоянно включенным аварийным шестнадцатым каналом. По ней-то я и услышал этот голос – приятный, немножко шепелявый, бархатистый баритон.

– «Ветер семи морей» вызывает «Морскую птицу», – услышал я из рации, так близко и чисто, словно упомянутый корабль сошелся с нашим борт в борт, – «Морская птица», ответьте «Ветру семи морей». Дарем, вы меня слышите?

– «Ветер семи морей», вас слышим, – сказал я в рацию, – вахтенный штурман Йозеф Тржскал, корабль «Морская птица».

– Почему это посреди ночи на вахте штурман? – сварливо осведомился голос. – Где капитан?

– Капитан на грота-марсе, – ответил я честно.

– Так пусть спустится, черт его раздери, скажите ему, что Ван Страатен зовет!

– Минутку.

Я выскочил на палубу и проорал капитану про Ван Страатена. Фамилия у моего собеседника была знаменитая: на этот раз мне и секунды не понадобилось, чтобы вспомнить легенду про голландца Ван Страатена и его летучий корабль. Правда, название «Ветер семи морей» мне ни в одном тексте не встречалось: авторы морских историй называли его судно попросту «Летучим голландцем», что, конечно, в нашем случае никому ни о чем не говорило. Мы и сами-то не без греха и не раз уже встречали коллег.

Капитан не стал церемониться с вантами и спустился с марсовой площадки по грота-фалу, пожертвовав своими безупречными перчатками. Он ворвался в рубку и метнулся к рации, а я деликатно ушел с мостика, услышав, что беседа начинается вполне дружеская.

Моими стараниями курить на корабле было можно только на баке, где всегда стояла небольшая бочка с водой. Это же я захотел, чтобы корабль всегда был деревянным парусником. Я поднялся на бак, забил трубочку, начал ее раскуривать – и заметил во мраке одинокий синеватый огонь на горизонте. Подзорная труба была у меня при себе, я купил ее в одной антикварной лавке, когда ездил к родным в отпуск. Сквозь трубу увидел я, что это не ходовой огонь, а светящиеся контуры движущегося на нас галеона. Видимо, это и был Ван Страатен. К концу трубки, когда в мундштуке начало уже похлюпывать, голландец был уже совсем близко. Паруса его действительно светились, но никаких известных по легенде повреждений я не заметил, корабль как корабль, чистенький, ухоженный.

– Йозеф! – донесся до меня голос капитана с мостика. – Будьте так добры, примите шлюпку по правому борту. Нам привезут пакет с почтой, примите и положите его у грот-мачты.

Шлюпка поравнялась с бортом, матросы с неразличимыми во тьме лицами бросили мне конец и одержали лодку руками, пока по бортовому трапику на наш борт поднимался сам Ван Страатен – высокий худощавый человек с лицом, совершенно скрытым тенью от шляпы с высокой тульей. Гость поднялся на мостик, а я принял кожаный мешок и сложил его у мачты, как и было велено.

Когда гость поговорил с капитаном и отчалил, я доложил о выполненном задании.

– Прибить к мачте? – осведомился я. Я хорошо знаю морские легенды, много читал с тех пор, как мучительно вспоминал имя капитана в Дюарнане.

– Ни в коем случае, – холодно возразил Дарем. – Что это вам взбрело в голову? Вы уж, пожалуйста, изучая морские легенды, выбирайте более-менее правдивые. Если не сможете выбрать, обратитесь ко мне, я подскажу, какая из версий наиболее отвечает действительности. Почту нам отдали, чтобы мы ее доставили, – вот вы этим и займетесь.

– Как это? Говорят, они пишут родным. В семнадцатом веке. – Я смутился, опустил глаза и машинально разглядывал просвечивающий сквозь тело капитана монитор корабельного компьютера. Рулевой по-прежнему вел корабль строго по курсу; «Ветер семи морей», недалеко еще от нас ушедший, радаром не обнаруживался.