Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года) - Автор неизвестен - Страница 12

12

— Мать! Странные ты слова говоришь: ведь ты пока на узбечке только платок повязала. Прилично ли мне сразу же после этого являться прямо к невесте. Не унижу ли своей чести мужской? Не стану ль посмешищем в глазах людей?

А мать ему снова повторяет:

— Таков узбекский обычай, таково их правило. Неужели я бы сынка своего осрамила? Кто слишком смущается, тот жены лишается! — Сказала так старуха Сурхаиль и пошла себе дальше.

А Караджан к махрамам своим обратился:

— Некоторые из вас поездили по свету, некоторые уже и невест заневестили, иные — своим домом пожили, — быть может, и порядки узбекские вам знакомы? Стал я в узбекской семье женихом, — надо мне явиться туда, а не знаю, как у них одевается жених. Может быть, кто-нибудь из вас научит меня?

Сказали Караджану махрамы:

— Ха! В праздник и под праздник видали мы узбекского жениха. Великолепно он был одет, на голове носил он чалму. Женщины ему кричали вслед: «Жених, жених!» и от него деньги за это получали.

Слова эти услыхав, Караджан по-узбекски нарядиться решил. Сбросил он свой калмыцкий тельпак, новую одежду надел, чалму на голову навертывать стал, — никак чалма нарядной, круглой не выходит — во все стороны торчит, совсем не так, как у узбеков получается. Никогда Караджан чалмы не носил, сноровки завязывать ее не было у него. Говорит Караджан — Э, никак по-узбекски красиво не получается!

— Мы сами снарядим вас, — сказали махрамы.

Посадили они батыра Караджана на коня, девяностобатманный железный панцырь на него надели, взяли поводья четырнадцати коней, — вместо кушака обмотали ими туго-натуго стан батыра и заставили Караджана сидеть в седле прямо-прямо. Высок и прям, как минарет самаркандский, в окружении тринадцати махрамов своих, направился Караджан-батыр к невесте.

Вышел в путь батыр Караджан, Едет в степь Чилбир Караджан, Тот жених, калмык-пахлаван. Всей дружиной своей окружен, Материнским словом прельщен, Размечтался о девушке он. Холост он ходил и досуж, Будет он красавице муж, Зять узбека-бия к тому ж! — Э, мой конь, тулпар, не ленись, К Айна-колю птицей стремись, Нежный ждет меня кипарис, — Прозевать невесту могу!.. Конь его — тулпар удалой, Скачет и фырчит на скаку — Хочет угодить седоку. А седок могучий такой, Словно сокол сидит боевой, Не видав красавицы той, Едет, обольщенный мечтой, Скачет нетерпеньем томим, А махрамы — следом за ним. Близок Айна-коль, далеко ль, — Жениху дорога долга, Коль невеста ему дорога! Вот и засинел Айна-коль — Зелены его берега. Едет Караджан, как дракон,— Весь народ узбекский смущен: «Кто таков, откуда к нам он, Что за великан-пахлаван? Даже не видали таких!..» Ус калмыцкий гордо суча, Лихо скакуна горяча, Юрт как бы не видя простых, Едет Караджан мимо них,— К бархатной юрте Байсары Едет горделивый жених, Подъезжает прямо к юрте, Едут и махрамы к юрте. Помня материнский завет, Щурит он с задором глаза, Что-то своим слугам шепча. Алая на нем кармаза, Равных ему, думает, нет!.. А в юрте Барчин-аимча Ничего не знает о нем, Женихе самозванном своем… Ждут четырнадцать конных мужчин. Что же не выходит Барчин? Нет же для обиды причин! Девушки-узбечки стоят, Но не принимают коней, С праздным равнодушьем глядят, Оказать почет не хотят… Прибыл же он во-время к ней,— Верного коня исхлестал, С дальнего пути ведь устал! Как же так встречать жениха? Думой уязвлен Караджан: Как бы тут не вышло греха! Может быть, все дело — обман, Может быть, он вовсе не ждан? Шутка — хоть и слишком плоха, Можно ль положиться на мать, Выпустить бы ей потроха! Снилась ей, как видно, сноха! Девушки смеются — ха, ха! Голову он стал уж терять: «Я повеселиться мечтал, С баем породниться мечтал, На Барчин жениться мечтал,— А своей невестой не ждан!..» Встречей озадачен такой, Ведьмой одурачен такой, Матерью своей озорной, Повернул коня Караджан, Бек-батыр, калмык-пахлаван.

Отъехал Караджан и все размышляет: «Наша невеста нас не видала, значит — и девушки не знали, что это мы». Так утешал он себя, и долго еще разъезжал вокруг юрты Байсары. Очень измучился Караджан. Потом поехал он в глухое место, с коня сошел — и махрамам своим так сказал:

— Развяжите меня. Совсем дышать не могу, туго слишком опоясали вы меня. Э, мать моя озорная, обманула нас!

Развязали его махрамы, на коня сел батыр — и поехал в пещеру к братьям-батырам. Въехал — с коня слез. Самый могучий из девяноста батыров, Кокальдаш-батыр спрашивает: — Откуда ты, Караджан, приехал? — Караджан отвечает: — Приехали мы от узбекской девушки — невесты нашей. Хорошо мы с ней повеселились! Кокальдаш-батыр разгневался:

— Ой, лучше бы ты в детстве подох! К какой такой невесте осмелился ты ездить? Ведь она — твоего старшего брата будущая жена, а он жив! Вот ты как блудлив!

Тут встал Кошкулак-батыр и тоже сказал:

— Ты зачем же лезешь к девушке этой, за которую я уже вношу калым? Становясь на пути старшим братьям своим, помрешь молодым!

Это сказав, уселись батыры, стали пить арак и другие напитки, — пирушку устроили.

Сильно опьянев, Кокаман-батыр сел под утро на коня своего Кокдонана и один поехал на озеро охотиться. Около полудня, с охоты возвращаясь, проезжает он берегом озера.

А Барчин-ай со служанкой своей Суксур в это время сидела под навесом, где разложен был тутовый лист с шелкопрядами. Смотрят — едет калмык, под которым конь так и пляшет. Могуч калмык, прям, как минарет самаркандский.

— Э, какой калмык могучий и огромный! Как бы не увидал меня и тоже не стал кружиться тут! — Так Барчин сказала — и в юрту пошла…

Взгляд Кокамана-батыра упал на бедра Барчин. Он поводья натянул — повернул коня, про себя подумав:

«Подъеду-ка к этим девушкам. Баи эти — скотоводы, — кумыса попрошу. Если кумыса дадут, значит, — женюсь я на узбечке, а если дадут воду, — значит, с пустыми руками уеду я. Попытаюсь — судьбу свою испытаю». — К девушкам обратившись, сказал Кокаман:

— Алая на вас, узбечки, кармаза. Разума лишат подобные глаза! Есть у скотоводов много кумыса, — Кумыса охотно я бы напился!.. Розы по весне румяно зацветут,— Соловьи, любовью пьяны, запоют. Не по красоте ли гурий узнают? Просит кумыса такой батыр, как я, — Гурии ужель мне чашу не нальют? Я богат, — чалму из шелка я ношу. Весь я пожелтел — так страстно я прошу. Вашего отказа я ведь не снесу — Чашу мне одну налейте кумысу! Рвется в битву сам породистый тулпар. В сердце хворь таю, от этой хвори — жар; Лекари сказали — исцелит кумыс,— Слышал я, что пьют его и млад и стар. Вы, узбечки, краше гурий родились, Неужель не будет мне налит кумыс? Просит вас такой известный пахлаван! Я живу в пещерах, имя — Кокаман. С озера я ехал, — дело дал мне хан,— Вижу — скотоводов расположен стан, Знаю, что богаты скотоводы все, Знаю — пьют кумыс они, как воду, все. Яркий на тебе, красавица, халат! Если пить кумыс от хвори мне велят, На тебя с мольбою направляю взгляд. Можно ли такому беку отказать? Если я тебя прошу о кумысе, Дай хотя б немного в небольшой касе! Можно ль быть скупою при твоей красе? Пить кумыс табибы мне велели все: Кумысом от хвори я освобожусь, — Потому тебя просить я не стыжусь. Если дашь кумыс — как хочешь, побожусь, Что тебе, быть может, тоже пригожусь!.. Из-за кумыса весь день я тут кружусь!