О героическом энтузиазме - Бруно Джордано - Страница 41

41

Лаодонио. — Г олод насыщаемый, насыщение голодное…

Либерио. Именно так!

Лаодонио. Отсюда я могу понять, как безупречно, очень верно и умно было сказано, что божественная любовь плачет с невыразимыми стенаниями, потому что тем, что она все имеет, она все любит, а тем, что все любит, она все имеет.

Либерио. Много толкований понадобится, если мы захотим понять, что божественная любовь есть само божество; и легко постигается божественная любовь, поскольку она находится в следствиях и в подчиненной природе; я говорю не о том, что божество разлито в вещах, но о вещах, которые стремятся к божеству.

Лаодонио. Об этом и прочем будем рассуждать более подробно дальше. Пойдемте!

Конец третьего диалога

Диалог четвертый

Собеседники:СевериноиМинутоло*

Северино. Итак, послушайте рассуждение о девяти слепых, которые излагают девять основных начал и частные причины своей слепоты, хотя все они сводятся к общей причине, свойственной энтузиазму.

Минутоло. Начните с первого слепца.

Северино. Первый из них, хотя он слепой от рождения, все же жалуется на это, говоря другим, что не может убедить себя в том, что природа была к ним более нелюбезна, чем к нему: ведь, хотя они и не видят, они все-таки доказали, что когда-то обладали зрением и осведомлены о достоинстве этого чувства и о превосходстве того, что воспринято ими и из-за чего они стали слепыми; он же появился на свет, как крот, чтобы быть видимым, но самому не видеть и страстно желать того, чего никогда не видал.

Минутоло. Значит, существует много влюбленных по одной наслышке.

Северино. Они, по его словам, все же имеют счастье удерживать в себе тот божественный образ и таким путем, хотя они и слепы, все же обладают в воображении тем, чего не могут иметь в действительности. Далее он обращается в стихах к той, которая служит ему поводырем, прося подвести его к какой-нибудь пропасти, дабы впредь не являть собой ужасного зрелища пренебрежения природы. Итак, он говорит:

Говорит первый слепец[63] Счастливцы — зрячие в былые лета! Хоть скорбны вы теперь, утратив свет, Все ж некогда вы видели два света И в вас еще живет их вспышек след. Моя же боль напрасно ждет ответа; Мое злосчастье горше прочих бед; Кто скажет убеждающее слово, Что к вам природа более сурова? К обрыву, поводырь, Веди меня и даруй утоленье,— Ты можешь оборвать мои мученья. Я видим, мне ж закрыты свет и ширь, Затем что я кротом родился, Бесцельным грузом на землю явился!

За ним следует второй слепой, который был укушен змеей страсти и вследствие этого поражен в орган зрения. Он идет без поводыря, если не считать его спутницей страсть. Он просит некоторых из окружающих, чтобы они, если нет лекарств от его недуга, оказали ему милость и помогли ему не чувствовать своего недуга, скрыться ог самого себя, как скрылся от него его свет, и дать ему возможность похоронить себя со своим горем. Итак, он говорит:

Говорит второй слепец[64] Косматая Алекто вдруг явила Мне адского червя: укус пронзил,— И разум сник, и чувств ослабла сила, И яд жестоко дух мой отравил. Исчез вожак: мой разум придавило; Напрасно ждет душа, чтоб пособил Ей кто-нибудь снять ревности преграды С путей, где ей скитаться будет надо. Но божество бессильно тут, Как и разрыв-трава, целебный камень, И даже волшебства заклятый пламень. Кто сможет дать последний мне приют, Чтоб мне позволила гробница С моим злосчастьем в ней навек укрыться?

За ним следует третий, который говорит, что ослеп потому, что внезапно вышел из тьмы посмотреть на яркий свет. Ведь он привык любоваться обычной красотой, но вот перед его глазами вдруг предстала небесная красота, божественное солнце; именно поэтому у него испортилось зрение и приглушен светоч-близнец, который сияет впереди души (ибо глаза — как бы два фонаря, ведущие корабль), как обычно происходит у выросшего в киммерийских сумерках, если он вдруг устремит взор на солнце. Слепой просит в своих стихах, чтобы ему открыли свободный доступ в ад, потому что только сумерки подходят для подданного сумерек. И вот он говорит:

Говорит третий слепец[65] Блестящая планета выплывает Пред тем, кто вскормлен долгой темнотой. Под небо Киммерии, где кидает Обычно солнце луч унылый свой. На яркость света близнецов сбивает С кормы души и ускользает злой. Угасли светочи мои; простою Уж им не любоваться красотою. Хочу я в адские поля! Что, мертвецу, общаться мне с живыми? Сухому пню что делать с молодыми? Все — смесь во мне. Смертельный воздух я В себя впиваю в воздаянье За то, что высших благ знал созерцанье.

Появляется четвертый слепой, ставший незрячим по схожей, однако не по той же причине, что предыдущий. Тот ослеп из-за внезапного взгляда на свет, этот же из-за постоянного или частого смотрения, — или даже из-за того, что слишком напрягал глаза, — потерял ощущение всякого другого света и не считает себя слепым, потому что смотрит на то единственное, что его ослепило. И он говорит о чувстве зрения подобно тому, у кого произошла потеря слуха; ведь те, у кого уши слушали сильные шумы и грохоты, не слышат меньших шумов; это известно о народах, живущих у водопада Катадупы, где великая река Нил низвергается с высочайшей горы на равнину.

Минутоло. Так все те, кто отдавал тело, душу на дела более трудные и крупные, обычно не чувствуют неприятности от меньших трудностей. Так и названный выше не должен быть недовольным своей слепотой.

Северино. Конечно. Ведь он считает себя добровольным слепым, который доволен, что от него скрыто все другое, надоедливое и отвлекающее его от любования единственно желанным.

И в это время он просит путников, чтобы они не отказались помочь ему избежать беды в несчастных случаях, когда он шествует, поглощенный вниманием к главному объекту.

Минутоло. Передайте нам его слова.

Северино.

Говорит четвертый слепец[66] Нил, низвергаясь в бездну с вышины. Так оглушает, что лишились слуха Его порогов хмурые сыны. Вот так и я впиваю силой духа Ярчайший свет из всех, что в мир даны,— К другим соблазнам ныне сердце глухо; Что мне они? Ущербности печать На них лежит, к чему их примечать? Молю, меня не бросьте, Чтобы на камень не наткнулся я, Чтоб не вела к змее стопа моя, Чтоб не легли скитальческие кости На пустыре, в низине, Где без поводыря блуждаю ныне.