Чёрный всадник - Малик Владимир Кириллович - Страница 46

— А я что, разве отказываюсь? — подморгнул лукаво пан Мартын. — Дзенькую бардзо, батько Корней! Хан, конечно, хорошо, а панна, всем известно, лучше!

Возбуждённо переговариваясь, вспоминая самое яркое из только что пережитого боя, друзья медленно приближались к лагерю. Запорожцы хоронили убитых, подбирали раненых, готовились к далёкому обратному пути.

Под вечер, перебредя Сиваш, они вступили в неоглядные, поросшие ковылём ногайские степи.

8

Возвращались не торопясь, так как не боялись погони. Хан с остатками своего войска вряд ли посмел бы гнаться за ними. А ногайцы, кочующие между Сивашем и Днепром, напуганные разгромом крымских улусов, сами убегали, чтобы не стать добычей казаков.

Когда солнце начало садиться за зыбкий небосклон, запорожцы остановились на ночлег. Лошади, коровы, отары овец паслись вдоль берегов почти пересохшей степной речушки. А люди рвали ковыль, бурьян, готовили себе постели. Кашевары разожгли костры и варили пшённый кулеш с бараниной.

До самых сумерек лагерь шумел. Казаки ужинали вместе с освобождёнными пленниками и пленницами, рассказывали разные бывальщины, разыскивали земляков. И только поздно вечером улеглись спать прямо под яркими летними звёздами.

Спыхальский с Метелицей весь вечер бродили по огромнейшему лагерю, пытаясь найти освобождённую польку.

— Черт её знает, куда она девалась! — бурчал Метелица, недовольный тем, что вместо отдыха вынужден слоняться в поисках какой-то шляхтянки.

Спыхальский упрашивал:

— Ну пройдёмся ещё вот тут, вдоль долины, не сидит ли где возле костра?

И они шли дальше. Подходили к каждой женщине. Но Метелица по-прежнему не мог признать своей «пленницы».

Утром, когда лагерь снялся с места и растянулся по степи нескончаемой вереницей, в которой было не менее тридцати тысяч человек, Спыхальский снова подъехал к Метелице.

— Поедем, батьку… Может, и найдём тоту пташку!

— Вот пристал! — пробурчал казак. — Далась она тебе!

— Не сердись, батьку… Для тебя она лишь одна из вызволенных полонянок, а для меня — землячка. Я на родине не был уже вон сколько лет… Знаешь, как мне не терпится перекинуться родным словом с землячкой?

— То-то и оно, что с землячкой… Да ещё с такой!..

Они пустили коней рысью и поехали к группе освобождённых невольников. Здесь были женщины и дети, парни и пожилые мужчины, даже старые, измождённые деды — с Дона, из Москвы, Польши и Литвы, но больше всего с Украины. Некоторые провели в неволе год или два, другие — все десять, а то и пятнадцать лет. У большинства на лицах отпечаток страдания и… радость. Радость долгожданной свободы, что прилетела на быстроногих казацких конях.

Но были и такие, кто не скрывал печали и отчаяния. В их глазах стояли слезы, а из груди то и дело вырывались вздохи.

— Что это они? — спросил Спыхальский. — Поди ж, не в неволю идут!

— Э-э, сынок, у каждого своя доля, — задумчиво проговорил Метелица. — Одному неволя — лютая недоля, а другому — мать родная… Глянь на ту женщину с черноголовым хлопчиком, она, видать, жена татарина, а хлопчик, её сын, — тум, иначе — полутатарин-полухристианин… Как ты думаешь, хотелось ей лишиться мужа, отары овец, табуна коней, виноградников и бахчей и идти на свою, уже такую для неё чужую и далёкую землю, где у неё, может, нет ни кола ни двора? Вот она и плачет, но идти обязана…

— Гм, и верно, то, что мы называем волей, для неё оборачивается неволей… И много таких?

— Кто знает… Пожалуй, немало.

Они ехали медленно и внимательно всматривались в каждое женское лицо. Метелица напрягал память. Перед ним всплывали только голубые, полные страха глаза да буйные шелковистые волосы, обрамлявшие красивую головку. Но разве среди тысяч женщин только у неё голубые глаза и русые косы? Вон сколько их!.. Как же узнать полячку?

Над бесконечной колонной висела тонкая сизая пыль. Палящее солнце немилосердно жгло худые жилистые шеи мужчин, потные спины женщин и открытые головки детей. Идти было нелегко. Мучила жажда. Над ровной, как стол, степью дрожало марево, а в чистом, безоблачном небе спокойно и торжественно проплывали ширококрылые коршуны.

Спыхальский потерял уже надежду, что Метелица узнает его землячку, и потому равнодушно ехал следом.

Вдруг позади него раздался громкий женский крик. Пан Мартын вздрогнул, как от удара. Ведь это же голос, которого никак не ожидал услышать в этой дикой степи!

Он стремительно повернулся.

На него смотрела его жена Вандзя. Татарская одежда и какая-то грязная тряпка на голове совсем изменили женщину, но голос, глаза… Пан Мартын даже зажмурился от неожиданности, не веря самому себе. Не сон ли это? Откуда здесь могла взяться Вандзя? Как она попала сюда?

— Вандзя! — Он пулей слетел с коня. — Вандзя! Это ты? Золотко моё дорогое!

Вандзя стояла, поражённая не меньше, чем Спыхальский. Если бы пан Мартын не был так взволнован, он смог бы заметить, как побледнели у неё щеки, во взгляде что-то дрогнуло, промелькнуло испуганно и тут же исчезло.

— Мартын! — прошептала женщина. — О Мартын!

Он схватил её на руки, прижал к груди.

— Вандзя! Любимая моя! Разрази меня гром, если я надеялся здесь встретиться с тобой!

— Я тоже не ожидала…

Вокруг них стали собираться люди. Ошарашенный Метелица от удивления рот раскрыл: «его» шляхтянка оказалась женой Спыхальского!.. Старый казак долго скрёб затылок, а потом хлестнул коня и помчался к товарищам, чтоб рассказать поскорее такую необычайную новость.

Спыхальский опустил Вандзю на землю, увидев, что на них обращены любопытные взгляды людей, и, не выпуская её руку из своей, пошёл рядом с ней.

Выяснилось, что Вандзя уже много лет была в неволе. Когда султан Магомет брал Каменец, несколько татарских чамбулов напали на Галицию и Польшу, тогда и попала она к ним в плен.

— Если б я знал, что ты в Крыму, я, не мешкая ни минуты, пошёл бы с товарищами вызволять тебя, моя милая!..

У Вандзи вырвался тяжкий вздох, и в голубых глазах задрожали слезы. Мартын расценил это как проявление сожаления по утраченным на чужбине годам, как укор судьбе, так несправедливо и жестоко обошедшейся с ней. Он обнял жену за плечи, горячо прошептал:

— Не плачь, Вандзюня, не убивайся! Горе позади, все будет хорошо…

— Ах, Мартын, ты ниц не розумиешь! — всхлипнула она.

— Что я должен понимать? Мы вместе — для меня этого достаточно. Теперь мы всегда будем вместе, счастье моё! Поедем в наш Круглик…

— Там ничего не осталось: все сожжено.

— А мы отстроим! Поставим ещё лучший дом…

— Нет, Мартынчик, не поеду я…

— Что? — воскликнул ошеломлённый Спыхальский. — Почему?

— Кроме тебя, там у меня никого нет…

— Кроме меня, говоришь? А кто тебе ещё нужен, моя ясочка?

— У меня дети, Мартын, — чуть слышно сказала Вандзя.

— Холера ясная, какие дети? Откуда?

Кровь кинулась ему в лицо, и оно побагровело. Губы задрожали, а руки помимо воли схватили Вандзю за плечи.

Не владея собой, он взревел:

— Откуда, спрашиваю?

Вандзя вырвалась из его рук, гордо вскинула голову.

— Не кричи, Мартын! Сам мог бы догадаться, что таких женщин, как я, в неволе не посылают доить кобылиц или полоть бахчу…

— Значит, ты…

— Да, я стала женой салтана.

— О Езус!

— А что мне оставалось делать? Виновата я в том, что меня схватили в нашем Круглике, как беззащитную овцу, и завезли в чужой далёкий край? Не ты ли должен был защитить меня? Но вы сдали туркам Каменец и сами оказались в неволе… Так почему теперь ты обвиняешь меня?

Спыхальский бессмысленно смотрел на жену, не в силах до конца осознать, что произошло. Так внезапно, в один миг разбилось его счастье, о котором он грезил все эти долгие тяжкие годы, рухнули надежды на будущее, взлелеянные в чёрном мраке каторжных ночей, когда у него было одно-единственное утешение — эта мечта…

— Где ж эти… дети? — глухо спросил он.

— В Крыму… Салтан, наверно, спас их, моих двух хлопчиков.