Чёрный всадник - Малик Владимир Кириллович - Страница 59

— На здоровье, друзья, — тихо произнёс Серко и глянул на джуру.

Тот поднял кошевого, подложив ему под спину несколько подушек. Серко перевёл дыхание и сказал так же тихо, торжественно:

— Пригласил я вас к себе, братчики, для того, чтобы попрощаться… Навсегда… Навеки…

Казаки загудели.

— Что ты, батько! Бог с тобой! — замахал руками Иван Стягайло. — Мы верим, что ты оправишься и ещё не раз поведёшь нас на супостатов!

Серко вяло улыбнулся:

— Нет, братья, я не тёшу себя такой надеждой. Дни мои сочтены, и безносая с косой уже стоит у моего порога… Но я не боюсь её. Привык… Сколько уж раз замахивалась она, чтоб снести мне голову, а я все жил да жил! Нет, милые, предостаточно пожил я на свете… И крови немало пролил, и горилочки вдоволь выпил… Так пора и честь знать! Пора уже, видимо, братчики, из казацкого седла перебираться в чёлн Харона…

Казаки опять загудели, но на этот раз значительно тише. Каждый из них видел, что кошевой на ладан уж дышит.

— Да и грехи свои пора искупать…

— Ну что ты, Иван! Какие могут быть грехи у праведника! — воскликнул Метелица.

— Какой я праведник? Сколько душ загубил, рубая. Хоть и вороги, а все-таки люди… Но не об этом сейчас речь, друзья. Я не исповедаться вздумал перед вами, а прощаться решил. А когда прощаешься с ближайшими людьми, с которыми долгие годы делил и славу, и опасности крутых житейских дорог, то хочется сказать самое важное, сокровенное, чего не имеешь права не сказать, унести с собою в могилу…

— Мы слушаем тебя, батько, — вразнобой отозвались казаки.

Серко передохнул, вытер со лба рушником капельки пота.

— Я знаю, конечно, что мои слова — не закон для вас, что вы будете поступать и действовать по-своему… Так велось испокон веку, так и будет вестись, покуда солнце светит над землёй… Но есть некоторые вещи, которых не вычитаешь ни в каких книжках, есть знания, которые приобретаются не в школе, а в жизни, вот про это я и хотел бы с вами поговорить перед смертью…

— Мы слушаем, батько.

— Живём мы, друзья мои, в тяжкое время. Отчизна лежит в развалинах, вконец опустошённая врагами. Не счесть, сколько наших людей уничтожено или разбежалось в поисках покоя и хлеба. Десятки тысяч с правого берега переселились на Левобережье, на Донец и Оскол — до самого Дона. Дикое поле, отделявшее нас от врагов, расширилось, плодородные поля заросли ковылём и донником. Дошло дело до того, что калмыцкий хан посылает послов к султану, чтобы тот отдал ему земли между Днепром и Днестром для выпаса табунов. Крымская и Буджакская орды чувствуют себя на Правобережье хозяевами… И перед нами грозная опасность — навсегда потерять эти земли… Поэтому завещаю вам — как и прежде, как всегда было, не щадя крови и жизни своей, стоять супротив захватчиков, откуда бы они ни приходили! Не выпускайте, братья, сабель из рук, пока кровавые чамбулы разгуливают по нашим степям!..

Казаки сидели торжественные, посуровевшие, ушедшие в глубокие мысли. Сказанное Серко ни для кого не было тайной, но слова старого кошевого, произнесённые на смертном одре, каждому казались и весомыми, и особенно мудрыми, потому и проникали глубоко в сердце.

На пасеке стояла тёплая летняя тишина. Слышалось только беспрерывное гудение трудолюбивых пчёл да шелест ветерка в ветвях деревьев.

Немного передохнув, кошевой продолжил:

— Я уже говорил — Правобережье обезлюдело… Самойлович, радеющий прежде всего о своей власти и о своих прибылях, не отпускает беглецов с Правобережья, нашедших на время военного лихолетья приют на левом берегу, назад, в их отчизну. Возникает угроза, что эти земли заселят другие. Поэтому, отбивая набеги людоловов, думайте и над тем, чтобы возвращались наши люди в тот край, обживали его и сохранили его для наших потомков… А это можно сделать только тогда, когда там будет военная сила, способная защитить народ. Из шестнадцати казачьих полков, которые были на Правобережье при Богдане, теперь не осталось ни одного… Я посылал туда Палия, Самуся, Искру и Абазина с небольшими отрядами запорожцев… Так пускай кош помогает им и оружием, и порохом, и оловом, и людьми, и продовольствием, ибо они там начали великое дело. Поклянитесь, что Сечь будет для них опорой и пристанищем в грозные времена! Что Сечь всегда будет помогать — явно ли, тайно ли — этим назначенным мною полковникам в их многотрудных деяниях по возрождению правого берега!

— Клянёмся! — хором ответили старшины и остальные казаки.

— Прослышал я, что турки устанавливают медные столбы на Подолии и в Карпатах, проводят новую границу, отхватывая здоровенный шмат земли нашей, чтобы навеки присоединить её к султанским владениям… Для меня, для вас всех не секрет, что шляхта пока ещё крепко держит в своих руках Волынь и Галицию, мечтает когда-нибудь снова овладеть Правобережьем и всей Украиной… До сих пор, как и при Богдане, со всех сторон нас жмут… Потому, братья, единственное наше спасение — Москва! Она с оружием в руках недавно спасла Левобережье и Киев от разрушения и полной гибели. В тяжёлых испытаниях, наступавших для нашего народа, единственный верный союзник и брат был и есть народ русский… Вы можете сказать мне: разве не московский воевода Ромодановский заслал тебя в Сибирь?.. Да, отвечу я. Он, Ромодановский. Это он заковал меня в кандалы, в которых я брёл до самого Иртыша. Но не в этом, братья, суть! Ибо когда я через полгода возвращался оттуда, то не одна и не две, а сотни русских крестьянских семей давали мне приют и делились со мной, наверно, последней скибкой хлеба. Ибо не один и не два, а тысячи московских стрельцов сложили свои головы вместе с нашими казаками в Чигирине и на Бужинском поле, защищая свою и нашу свободу. Вот что главное в нашей дружбе и в наших отношениях! И этого должны придерживаться все мы!.. Только идя таким путём, мы сможем спасти народ украинский от поголовного истребления, от окончательной гибели, которую уготовили ему лютые недруги его! На том должна всегда стоять Сечь! Иначе страшный вред нанесёт и себе, и всему народу…

— Понимаем, батько! Понимаем! — зашумели казаки.

— А что касается Юрия Хмельницкого и Кара-Мустафы, то знайте — на сегодня это злейшие враги наши. И я завещаю вам бороться с ними до последнего! И чем быстрее погибнут они, тем лучше для нашего народа!

— Так тому и быть, батько! Не сомневайся! — вполголоса, но твёрдо за всех ответил Палий.

— Арсен, сын мой, — вдруг обратился кошевой к Звенигоре, — и Кара-Мустафу, и Юраську нелегко и непросто достать… Потому и возлагаю большие надежды на тебя, на твою ловкость и твой разум… Там, где не сможет пройти казацкий конь, где бессильна казацкая сабля, там пройдёшь ты… Слышишь меня?

— Слышу, батько, — склонил перед умирающим голову Арсен, чувствуя, как горький комок сжал горло. — Сделаю все, что смогу…

— Аминь! — прошептал Серко устало. — Значит, и с этим покончено… Остаётся последнее: хочется мне знать, кому вы вручите после меня булаву кошевого?

Вопрос был неожидан и серьёзен. Кроме того, он затрагивал интересы большинства присутствующих здесь старшин. Кто из них не мечтал побывать когда-нибудь кошевым, держать в руках булаву, дающую неограниченную власть над многотысячным войском?

— Пусть это тебя, Иван, не волнует, — сказал после затянувшейся паузы Стягайло. — Выберем достойного!

— Тому булава, у кого голова. Никогда не забывайте этого, — медленно сказал Серко. — Я уже одной ногой в могиле, потому пусть не обидятся на меня мои побратимы, когда выскажу свою думу…

— Говори, батько! Говори!

— Сейчас такие времена, что во главе войска должен стоять человек смелый и умный, честный и опытный в военном деле и в жизни… Такой казак есть среди вас…

— Кто он, батько? Назови его! — послышались голоса.

— Семён Палий!

Наступила тишина. Все долго молчали. Для Палия слова кошевого были совершенно неожиданными. Но не меньшей неожиданностью, вероятно, прозвучали они и для всех старшин. Кто-то крякнул. И опять — тишина.