Кардинал в серой шинели - Конторович Александр Сергеевич - Страница 20

И началось… Казалось, воздух был заполнен свинцом! Во всяком случае, пыль от пулевых попаданий по камням повисла в воздухе настоящей дымзавесой. Эпизодически высовываясь из-за угла, мы иногда безуспешно палили в ответ. Из всего, что было под рукой. Ведение прицельного огня стало абсолютно невозможным делом.

— Саня! — орет мой товарищ, в очередной раз выглянув за угол. — Там парочка гостей нарисовалась!

— Далеко?

— Метров сорок!

Это плохо. Оттуда они могут попробовать закинуть к нам гранату.

Хватаю одну из своих и, сдернув кольцо, зашвыриваю ее в сторону блокпоста. Это «Ф-1», и есть шанс, что она хоть кого-нибудь да зацепит.

Граната улетает за угол, и через пару секунд оттуда прилетает ответный гостинец.

Хренак!

Ванька скрипит зубами — осколок попал ему в бедро. Основательно, встать на ногу он уже не может.

— Бери пулемет и отползай! Магазины к автомату оставь, — говорю ему я. — Держи угол, после того, как…

Он кивает. Все и так ясно. Долго я тут не продержусь. Минут пять-десять… да и то вряд ли. Какое-то время он сможет удерживать басмачей на этой позиции. Потом… а потом уже не будет ничего… Но мы с ним и так сделали уже все, что могли. И даже больше. По крайней мере, дорога уцелела, и уже завтра по ней снова пойдут машины.

Поджигаю шнур и, выждав пару секунд, зашвыриваю самодельный фугас за угол.

Две четырехсотграммовые шашки тротила — это весьма нехило! Аж уши заложило, даром что взрыв за углом был!

Сверху на меня сыплется всякий мусор, падают мелкие камешки. Поднимаю с земли Ванькину каску и надеваю ее на голову. Авось, хоть от камешков побольше уберегусь.

Стрельба стихает, надо думать, басмачи совсем рядом. Вот с блокпоста и не стреляют, чтобы своих не зацепить.

А раз так — держите!

За угол, после быстрого взгляда туда, улетает второй заряд.

На этот раз его разрыв сопровождался целым хором недовольных голосов. Оставлять без оценки такое выдающееся пение неправильно — и следом отправляется последний фугас. Чуть поразмыслив, отправляю туда же и последнюю гранату.

Передернув затвор автомата, ложусь под стену. Хочется надеяться, что меня хотя бы не сразу увидят. Успею прихватить с собой двоих-троих.

На дороге хлопают сразу три гранаты, все снова заволакивает пылью, и я слышу топот множества ног. Странное дело, но мне кажется, что он раздается сразу со всех сторон. Топот ног совсем близко, и я, не выдержав, пускаю в пыль длинную очередь. Плевать! На мой недолгий век патронов достаточно!

В пыли возмущенно орут — кому-то прилетело. Добиваю туда остатки магазина и, меняя его на новый, ору что-то в ответ. Меня распирает какое-то буйное веселье и бесшабашная удаль. Идите же, гады! Всем вам хватит! Вскакиваю на ноги и делаю пару шагов вперед…

Гулко, как в бочку, грохочет пулемет.

Над моей головой, чуть не задевая волосы, проходят трассирующие пули.

КПВТ?

Откуда?

Со стороны, где залег Ванька, вспыхивает пламя. Бьет крупнокалиберный пулемет.

Пыль слегка оседает, и я вижу, как по тропе медленно движется бронетранспортер. А по бокам его подпирают раскрасневшиеся от стремительного рывка по дороге наши солдаты.

Они пришли…

Дальше я помню плохо.

Меня словно выключили. Кто-то нас расспрашивал, и мы что-то отвечали. Товарищу моему перевязали бедро и куда-то утащили. Забегая вперед, скажу, что на этом для него военная служба закончилась. Рана оказалась серьезной, и его комиссовали.

А из двух отделений, кроме нас двоих, больше никто не уцелел…

Водителей и пассажиров машин нашли только на следующий день. В живых басмачи не оставили никого.

Эта история имела неожиданное продолжение. После контузии у меня звенело в ушах и, согласно приказу ротного, я ухнул на недельку в медсанбат. На обследование. Оно заключалось в основном в том, что я спал по пятнадцать часов в сутки, будучи поднимаем только на построение да для того, чтобы пожрать. Подобное «обследование» меня весьма устраивало, было бы неплохо побездельничать здесь и подольше, чем семь дней.

Однако на третий день меня навестил наш особист — капитан Рябцев.

— Вольно, боец… — присел он на койку напротив. — Как самочувствие?

— Поправляюсь, товарищ капитан.

— Ладно, это епархия начмеда, ему виднее… Я вот чего сюда приехал. Тут за воротами тебя ждет Пайшанбе Мардонаев.

— Э-э-э… а кто это, товарищ капитан?

— Ну да, ты же не знаешь… До войны он в кишлаке магазинчик держал. Сам водитель, сам директор и сам продавец — все один. Тут это в порядке вещей. А потом, когда тут свистопляска с духами пошла, торговля его медным тазом накрылась. Слово за слово, хреном по столу… короче, теперь он командир местной самообороны. Тот же басмач — только на нашей стороне. И хоть парень он молодой, но авторитетом среди своих бойцов пользуется немалым. Поэтому мы с ним дружим. Духам от них прилетает крепко, так что нам эта дружба только на руку. Водители, которых духи постреляли, — из его кишлака.

— А от меня-то ему что надо?

— Не знаю. Только он утром приехал и попросил встречи с солдатами, которые обороняли блокпост. Товарища твоего в Кабул отправили, вот ты один только и остался.

— Так и как же я с ним говорить-то буду?

— Он по-русски говорит неплохо, научился. Так что ты с ним повежливее будь. Сам понимаешь… Восток… здесь слово многое значит…

Вместе с капитаном мы выходим из палатки и подходим к воротам. Здесь, неподалеку от шлагбаума, стоит капитанский «уазик» и обыкновенная афганская бурбухайка.

Особист демонстративно со мною прощается и запрыгивает в свою машину. Ага, как же! Так он и уедет! Подождет, пока визитер отчалит, да назад и возвернется. Знаем мы такие штучки…

От машины ко мне быстрым шагом идет моложавый черноволосый парень. Борода его аккуратно подстрижена, и одежда сидит ладно. На боку кобура непривычных очертаний. Ого, АПСБ! Суперкруть по здешним меркам. Стоящий у въезда часовой только искоса посмотрел в его сторону. Понятно, особист уже растолковал ему, что к чему.

— Ты Ершов? — спрашивает меня парень.

— Ну, я.

— Пайшанбе, — протягивает он мне руку. — Давай знакомиться! Фамилию мою тебе капитан сказал?

— Александр, — пожимая его руку, говорю я. — Да, капитан мне про тебя рассказывал. А что за имя такое странное — Пайшанбе?

— Четверг! — смеется он, запрокидывая назад голову.

— О как! А вот Душанбе, это…

— Понедельник. В эти дни там торг большой был, вот это место так и назвали.

— Так ты из таджиков будешь?

— Нет! — отрицательно качает он головой. — Мы памирцы — не слышал?

— Не приходилось… — осторожно отвечаю я. — А что, должен был?

— Нас мало, — грустно отвечает Пайшанбе. — И живем мы высоко в горах. Когда Македонский прошел в этих местах, он построил тут крепости. А в них оставил свои гарнизоны. Вот его солдаты и стали брать себе местных женщин. Так и вышло, что мы все — его потомки. У вас, в СССР, нас не признают, говорят — вы все таджики! Да и местная власть тоже… смотрела косо. Зато теперь! У меня самый большой отряд в здешних краях — четыреста человек!

Нехило! Понятно, отчего басмачи обходят эти кишлаки стороной.

— Слушай, а я-то тебе зачем нужен?

— С тобой хочет поговорить дедушка Рахмон.

— Э-э-э… но…

— Капитан сказал, что врач тебя отпустит. Я отвезу тебя в кишлак и завтра вечером привезу назад.

— Хорошо. Но мне надо спросить у главврача разрешение.

— Давай! Я здесь подожду. Только не очень задерживайся, нам долго ехать.

Как и следовало ожидать, врач не возражал. Странно! Обычно, для того чтобы хоть на пару часов куда-то отлучиться, надо было нехило напрячь все извилины и найти массу серьезных причин. Да… сильная штука — особый отдел! Главврач даже выдал мне командировочное предписание, в котором была указана цель поездки — «сопровождение специального груза». Это что же, я сам себя сопровождать должен?