Под тропиком Козерога - Рабен Н. - Страница 23

У нас было полно дел. Требовалось посетить полицейский участок Маумере, ублажить таможенников в гавани и отменить заказ на обратные авиабилеты. Кроме того, надо было сходить в магазин Тхат Сена и запастись провизией. Расходы пришлось урезать, так как почти все деньги ушли на оплату прау. Оставался лишь неприкосновенный запас — неизвестно, сколько может понадобиться денег для возвращения на Яву. Из деликатесов мы приобрели несколько банок тушенки и сгущенного молока, немного сухофруктов, большую банку маргарина и несколько плиток шоколада, но основной покупкой был мешок риса. Тхат Сен убедил нас, что на рисе и свежей рыбе мы продержимся несколько недель: рыбы в море полно.

К середине следующего дня мы явились на причал со всеми покупками. Капитана не было, но Тхат Сен представил нам команду — двух мальчиков лет по четырнадцати — Хасана и Хамида. Чем-то они походили на капитана — прямые волосы и тонкие черты лица. Одет был экипаж в клетчатые саронги; перетаскивая багаж, они задрали их почти до пояса, и из-под саронгов выглянули ярко-красные шаровары.

Прау оказалась еще меньше, чем мы ожидали. Эго было одномачтовое суденышко длиною семь с половиной метров с раскачивающимся на бамбуковом гике треугольным гротом и маленьким фоком, нижний край которого был тоже привязан к гику. К мачте примыкала низкая каюта с двускатной крышей. Она возвышалась примерно на метр над палубой, так что войти в нее можно было только на четвереньках. Пол устилала толстая бамбуковая циновка, лежавшая на скрещенных бимсах. Когда ее свернули, под ней оказался зияющий провал.

Мы начали спускать вещи через пол каюты в трюм, укладывая их на коралловые глыбы, служившие балластом. Наличие балласта нас обрадовало. Во-первых, лодку будет меньше качать, а во-вторых, он предохранит аппаратуру от грязной воды, хлюпающей на днище. Внутри трюма стояло невыносимое зловоние. Пахло затхлой морской водой, орехом кола и гниющей соленой рыбой. Мы с облегчением вздохнули, когда погрузка закончилась.

Капитан явился под вечер, по-деловому оглядел хозяйство и молча кивнул. Тхат Сен с неизменной улыбкой стоял на причале, промокая пот на лбу. Мы в последний раз поблагодарили его, Хасан и Хамид подняли парус, капитан встал у румпеля, и прау отчалила.

Вечер выдался замечательный, дул свежий ветер, посудина легко скользила по неспокойному морю. Чарльз вызвался спать на палубе, а мы с Сабраном устроились на циновке в каюте с Хасаном и Хамидом. Кто прогадал, сказать было невозможно. Чарльз рисковал попасть под проливной дождь или получить по голове гиком, грозно раскачивавшимся в тридцати сантиметрах над его головой при малейшей перемене курса. Зато он находился на свежем воздухе, а это в полной мере может оценить лишь тот, кому доводилось лежать стиснутым в каюте, наполненной вонью гниющей в трюме рыбы. Как бы то ни было, никто не нудил и не жаловался. Главное, мы двигались к цели.

Когда я проснулся, баркас качался на месте. «Должно быть, ветер стих», — мелькнуло в мозгу. В дверном проеме на фойе безоблачного неба алмазно сверкал Южный Крест. И туг же раздался жутким скрежет, окончательно разбудивший меня. Суденышко затряслось нервной дрожью. Я выполз из каюты. Чарльз тоже проснулся и свесился за борт.

— Мы сели на коралловый риф, — бесстрастным голосом сообщил он.

Я позвал капитана. Тот сидел, облокотившись на румпель, и не реагировал. Я бросился к нему и начал трясти его. Шеф открыл глаза и недовольно пробурчал:

— Адух, туан (Так не надо).

— Посмотрите! — закричал я, возбужденно тыча за борт.

Прау закачалась и стала крениться, отчаянно скрежеща.

Капитан почесал правое ухо.

— Это не есть хорошо, — сказал он обиженно. — Я плохо слышу.

— Мы сели на риф! — орал я в отчаянии. — Это совсем нехорошо.

Капитан нехотя поднялся и разбудил Хасана с Хамидом. Подручные подняли лежавшую у борта длинную бамбуковую жердь и начали сталкивать судно с рифа. Луна светила так ярко, что на глубине двух метров отчетливо просматривались впадины и выступы кораллов. Вода фосфоресцировала; каждый раз, когда баркас от слабого толчка поднимался и снова садился на коралл, вода озарялась зеленоватым светом.

Десять минут спустя мы мягко качались на глубине. Риф был пройден. Мальчики вернулись в каюту и улеглись спать, капитан закутался в саронг и тоже заснул у румпеля.

Мы с Чарльзом так разволновались, что долго не могли прийти в себя. Вполне возможно, никакой особой опасности нам не грозило — на море был полный штиль, но во всех читанных ранее рассказах о путешествиях столкновение с рифом непременно кончалось катастрофой. Доверие к капитану было поколеблено.

Сон не шел, добрый час мы просидели на палубе. На горизонте вырисовывалась неясная тень большого острова. Паруса безвольно повисли. Лодка вздымалась и опускалась в такт дыханию моря. С верхушки мачты неожиданно прокричал маленький геккон-чичак[15]. Наконец мы тоже заснули.

Проснувшись, я увидел, что остров находится там же, где и шесть часов назад. Мы не продвинулись ни на шаг. Весь день прау медленно кружилась на месте. Ничего не оставалось, как сидеть и курить, швыряя за борт окурки; к вечеру в голубой прозрачной воде вокруг было полным-полно мусора. Лежащий впереди остров притягивал нас как магнитом. Хасан и Хамид спали. Капитан развалился у румпеля, заложив руки за голову и уставившись в небо. Время от времени он рассеянно выкрикивал что-то высоким фальцетом. Думаю, это была песня. В принципе я хорошо отношусь к пению, но, когда оно длится несколько часов подряд, любое, самое хорошее исполнение может порядком надоесть. Солнце клонилось к закату, и мы стали устраиваться на ночь.

Утром остров все еще находился на том же расстоянии. Его вид не вызывал ничего, кроме бешенства. Целый день мы провалялись на борту, ожидая хотя бы слабого дуновения ветерка, но паруса не шевелились, безжизненно повиснув. Вчерашние окурки зловеще плавали недалеко от прау. Мы с Чарльзом сидели на солнцепеке, свесив за борт ноги, тщетно ловя прохладу в теплой воде. Сабран занимался приготовлением пищи. Весь запас свежей воды хранился в глиняном кувшине, висевшем снаружи каюты. Несмотря на то что сверху он был прикрыт керамической тарелочкой, там оказалось много личинок москитов. При полном штиле солнце палило так неистово, что до кувшина невозможно было дотронуться, а вода приобрела отвратительный вкус. Сабран сумел превратить ее в довольно приятный и безвредный напиток: вскипятив воду, он растворил в ней несколько стерилизующих таблеток, добавил сахар и кофе. Впрочем, жажда одолевала с такой силой, что было не до капризов. Только когда Сабран в четвертый раз подал нам в качестве единственного блюда отварной, ничем не приправленный рис, я проявил строптивость.

Я решил поговорить с капитаном. Наш предводитель лежал, развалившись на корме, спазматически выкрикивая слова бесконечной заунывной песни.

— Любезный друг, — сказал я. — Мы очень хотим есть. Нельзя ли наловить рыбы?

— Нет, — ответил он.

— Почему?

— Нет крючков. Нет лески.

Я возмутился:

— Но ведь Тхат Сен говорил, что вы рыбаки!

Лицо капитана скривилось, он поцокал языком:

— Нет.

Это был не только тяжелый удар по меню; заявление само по себе показалось исключительно странным, даже загадочным. Если он не рыбак, то кто же? Я закидал его вопросами, но не выудил никакой дополнительной информации.

Пришлось брести назад к Чарльзу. Тот уже доедал свою порцию отварного, ничем не приправленного риса…

После еды мы спрятались от палящего солнца в каюте. Полуголые потные тела липли к жесткой бамбуковой циновке. Из оцепенения меня вывели доносившиеся издалека пыхтенье и хрюканье. Высунув голову, я увидел метрах в трехстах от прау большую стаю дельфинов. Поверхность воды площадью с футбольное поле кипела от всплесков, когда дельфины с бившей через край жизнерадостностью взлетали над водой, выгибаясь в воздухе. Менее энергичные просто высовывали из воды головы и прочищали легкие через дыхало, громко фыркая и храпя. Именно эти звуки и разбудили меня.

15

Гекконы относятся к одноименному семейству отряда ящериц. Большинство из них ведет сумеречный образ жизни. Благодаря особому устройству пальцев хорошо передвигаются по гладким вертикальным поверхностям и даже потолку. Размер — 10–15 см. Многие издают громкий писк или чириканье. — Примеч. ред.