Город в песках - Чабб Мэри - Страница 11

Двое шергати добрались до пола у входа в святилище. По обе стороны дверного проема, в котором некогда помещалась дверь, Сетон заметил небольшие квадратные сооружения из кирпича-сырца. Он велел шергати расчистить немного глубже. Рабочие высвободили два плоских хранилища. В них под слоем пыли и мусора виднелось что-то большое и тяжелое. Отбросив кирки, шергати принялись руками разгребать мусор. Сквозь пыль блеснул белый камень; шергати стали сдувать пыль, пока не очистили его поверхность. На дне каждого хранилища лежало по большому круглому камню диаметром около фута; в центре камней были выдолблены отверстия, Сетон понял, конечно, что перед ним опорные камни, на которых некогда покоились огромные двойные двери, ведущие в святилище. Но не эта интересная архитектурная деталь заставила его сердце биться от волнения: камни опоясывала длинная, хорошо сохранившаяся надпись!

Немедленно к Джейку был послан мальчишка. Вскоре тот явился вместе с Гансом. Взяв в руки один из опорных камней, Джейк несколько минут поворачивал его то в ту, то в другую сторону, а вокруг все замерли в ожидании. Затем, вращая камень, он начал медленно читать:

«Во славу божественного Гимилсина, царя с чистым сердцем, правителя страны, могущественного царя Ура и его бога, его слуга Итурия, правитель Эшнунны, воздвиг сей дом».

De profundis clamavi[2]… Все стояли молча, и им слышался, вероятно, глухой, призрачный голос самого Итурии, вырвавшийся на свободу после четырех тысяч лет молчания; из глубины руин собственного храма он говорил им о своем последнем достижении и об их сегодняшнем триумфе. Это был подлинный триумф филолога Джейка, необычайно талантливого практика Сетона и Ганса, который, используя результаты деятельности обоих ученых, выработал определенную теорию и неукоснительно следовал ей. И вот теперь наконец правильность ее блистательно подтвердилась на практике. Эти опорные камни доказывали, что каждый культурный слой, лежащий над ними, был назван правильно и что в пожаре действительно были повинны восставшие шумеры. Они к тому же говорили о том, что Итурия не только признавал власть Гимилсина из Ура, но даже воздвиг в его честь храм и что богом, которому поклонялись в храме, был сам обожествленный царь — «божественный Гимилсин».

Из частных домов непрерывно поступали находки. Теперь я проводила почти все вечера вместе с Рэчел в комнате для хранения древностей. Открывая коробку, я каждый раз гадала: что-то я увижу на этот раз? Находки были не похожи на все, что я видела раньше. Они были гораздо реалистичнее, чем маленькие фигурки глиняных богов, жрецов и жертвенных животных, составлявших большую часть находок из храма. Здесь попадались наконечники булав, изготовленные на четыре тысячи лет ранее тех, что носили за поясом наши мальчишки — переносчики корзин; некоторые из них напоминали по форме большую грушу и были изящно отделаны. Отдельные булавы имели ребристую поверхность с рельефными выступами в верхней части, что делало их, вероятно, особенно опасным видом оружия. Деревянные рукоятки, к которым прикреплялись наконечники булав, конечно, истлели, и мы их ни разу не видели. С интересом подносила я булавы к свету и разглядывала спиральные насечки наподобие желобков, сделанные металлическим сверлом. Камень применялся самый разнообразный: мрамор — совершенно белый или крапчатый, серый или розовый; черный стеатит, красный, зеленый и белый известняк. Булав оказалось такое множество, что порой казалось, будто бы все мужчины носили их.

Однажды вечером я достала из коробки предмет, напоминавший маленькую зеленую катушку ниток; как и катушка, он имел сквозное вертикальное отверстие в центре. На боковой поверхности было что-то высечено: я различила неясные контуры животного, стоявшего на задних лапах. Это была первая цилиндрическая печать, к которой я прикоснулась.

Ганс находился здесь же, в комнате, рассматривая какие-то находки; он молча наблюдал, как я в недоумении вертела в руках печать.

— Смотрите, — сказал он и взял ее у меня из рук; отыскав на полке кусок зеленого пластилина, он положил его передо мной; затем, прижав цилиндр к пластилину, он стал осторожно поворачивать его. Казалось, будто крохотная машина для стрижки газонов катится по миниатюрной лужайке. Потом он отнял цилиндр, и я увидела гладкую поверхность, на которой появился фриз с четким и ясным изображением крошечных фигурок высотой менее дюйма.

На печати было изображено единоборство льва с каким-то рогатым животным; они стояли на задних лапах, а пространство между их телами заполняло небольшое деревцо; за спинами животных виднелось по фигуре — одна изображала человека с длинными кудрями и шапкой на голове, а вторая — какого-то получеловека-полуживотного.

Работа поражала мастерством, особенно если учесть не только миниатюрность сцены, но и то, что мастеру приходилось делать зеркальное изображение. Выделялся каждый мускул застывших в напряжении ног. Поза двух борющихся животных казалась очень знакомой: лев изогнул хвост и оскалил пасть, а рогатое животное встало на дыбы.

— В точности как животные, держащие геральдические знаки, — сказала я.

— Да, это так, — отвечал он. — Такие печати с борющимися животными послужили им прототипом. Даже единорог, возможно, обязан своим происхождением какому-нибудь рогатому животному вроде этого; быть может, это каменный козел — ведь изображение дано в профиль и нам виден только один рог. Но хотя сам рисунок каким-то образом проник в Европу и применялся там в геральдике, вы впадете в ошибку, если подумаете, что и здесь он имел то же значение.

— А какое же значение он имел здесь? К какому времени относится эта печать, Ганс?

— Это типичная аккадская печать, она только что найдена кем-то из людей Джейка на полу одного из аккадских домов. Семиты-аккадцы научились искусству изготовления печатей у побежденных ими шумеров, так же как они обучились у них письму. Но поскольку у них был иной образ мышления, их печати отличались от шумерских не только по технике изготовления, но и по расположению фигур и даже по выбору сюжетов. Перед нами известный мифологический сюжет — герой, защищающий стадо от нападения. Вас это заинтересовало? Я охотно дам вам что-нибудь почитать по этому вопросу.

Мы отправились в контору, где стоял огромный шкаф, забитый до отказа книгами. Ганс извлек из него объемистую книгу.

— Это обширная область, — сказал Ганс, — печати не только проливают свет на художественные достижения за период, охватывающий три тысячелетия (они изготовлялись и были в ходу приблизительно с 3500 по 500 год до н. э.), но открывают нам доступ в область изучения религиозного мышления древнего мира. Вас это заинтересовало? — спросил он снова. — Мне хотелось бы вовлечь вас непосредственно в раскопки; до сих пор это как-то не получалось.

— Это довольно нудная книга с отвратительными иллюстрациями, — продолжал Ганс. — Но она снабдит вас первоначальными сведениями о печатях. Прежде всего научитесь определять стиль периода. Спрашивайте у меня обо всем, что вам захочется узнать. Конечно, мы в конце концов издадим свой труд о печатях, найденных этой экспедицией, и иллюстрируем его фотоснимками Ригмор; кроме того, когда-нибудь я напишу обобщающую книгу на эту тему, не связанную с материалами данных раскопок. А вы почаще, лучше всего ежедневно наведывайтесь на раскопки и задавайте вопросы. Кстати, как обстоит дело с этими проклятыми счетами?

— За первый месяц итоги сходятся, если вас интересует именно это.

Он посмотрел на меня с недоверием.

— Сходятся? Наши итоги сходятся?! Джейк, ты только послушай, наши итоги сходятся! — окликнул он Джейка, который в этот момент проходил мимо открытой двери, намереваясь, как всегда вечером, принять ванну. — Джейк, итоги сходятся!

Джейк просунул в дверь свое милое, улыбающееся, перепачканное аккадской грязью лицо.

— Слава аллаху! — воскликнул он, вспоминая, должно быть, кошмарное прошлогоднее путешествие в поезде. — Отныне нас навсегда полюбят в Чикаго!

2

De profundis clamavi — голос с того света (лат.)