Александр Македонский. Пески Амона - Манфреди Валерио Массимо - Страница 47

Лисипп улыбнулся, представив себе мысли своего помощника, и спросил:

— Насколько гигантскую?

Эвемер как будто заколебался, а потом одним духом выпалил:

— Скажем, локтей [14] в сорок.

Харет подскочил, а Лисипп вцепился в подлокотники и выпрямился.

— Сорок локтей? Небесные боги! Ты отдаешь себе отчет в своих словах? Ты говоришь о статуе высотой с афинский Парфенон!

— Именно. Мы, греки в колониях, мыслим масштабно.

Скульптор повернулся к своему молодому помощнику:

— Что скажешь, Харет? Сорок локтей — прекрасный размер, правда? Но, к сожалению, сейчас в мире нет человека, который был бы в состоянии возвести подобного гиганта.

— Вознаграждение будет щедрым, — настаивал Эвемер.

— Дело не в вознаграждении, — возразил Лисипп. — С современной техникой невозможно удержать бронзу в расплавленном состоянии так долго, чтобы она могла заполнить всю форму, а температуру внешнего блока не увеличить из-за риска, что форма треснет. Я не говорю, что это совершенно невозможно: ты можешь обратиться к другим художникам. Например, к Харету, почему бы и нет? — предложил он, поворошив жидковатые волосы своего застенчивого ученика. — Он говорит, что когда-нибудь сотворит самую большую в мире статую.

Эвемер покачал головой.

— Если уж не берется великий Лисипп, кто другой осмелится?

Лисипп с улыбкой положил руку на плечо помощнику:

— Может быть, Харет. Кто знает…

Аристотеля поразила загоревшаяся в глазах юноши фантазия.

— Ты откуда, парень?

— С Линда, что на острове Родос.

— Ты с Родоса…— повторил философ, словно это название вызвало в памяти нечто знакомое. — В твоих краях статуи называют «колоссами», не так ли?

Слуга начал убирать со стола блюда и принес еще вина. Отпив глоток, Лисипп заговорил снова:

— Твоя идея очаровала меня, Эвемер, хотя я и считаю ее нереальной. Как бы то ни было, сейчас я занят и буду занят еще несколько лет, так что у меня наверняка не найдется времени хорошенько обдумать эту работу. Но передай своим землякам, что отныне в уме Лисиппа существует образ Зевса и рано или поздно он может воплотиться во что-то — через год, через десять лет, через двадцать…

Эвемер встал.

— Что ж, прощай. Если передумаешь, знай, что мы всегда готовы принять тебя.

— Прощай, Эвемер. Я должен вернуться в свою мастерскую, где турма конников застыла в ожидании, когда их оживят в расплавленной бронзе. Это турма Александра.

ГЛАВА 39

Аристотель вошел в свое старое жилище, зажег лампы и, открыв ларец, вытащил оттуда почту от Каллисфена — папирусный свиток, запечатанный и перевязанный кожаным ремешком. Письмо было написано тайным шифром, ключ к которому имели лишь он сам, его племянник да еще Теофраст. Наложив на послание особый шаблон, отделявший последовательность значимых слов от балласта, философ начал читать.

Закончив, он поднес лист к лампе и смотрел, как он коробится, пока не остался один уголок, который лизали голубые языки пламени, а потом и все письмо вместе с содержащейся в нем тайной рассыпалось пеплом. После этого Аристотель спустился в конюшню и разбудил возницу, который доставил его сюда. Философ вручил ему запечатанный пакет с письмом и после всяческих предостережений по поводу обращения с письмом велел:

— Возьми самого лучшего коня и немедленно отправляйся в Метон. Капитан, что привез меня из Пирея, должен быть еще там. Скажи ему, чтобы вручил этот пакет лицу, указанному на адресе.

— Сомневаюсь, что ему захочется отправляться в плавание: зима на носу.

Аристотель вынул из плаща кошель с деньгами:

— Вот это может его убедить. А теперь иди, скорее!

Человек взял на конюшне коня, вынул из сумы меч и положил на его место письмо философа, засунул меч за пояс — и поскакал.

Несмотря на глубокую ночь, Лисипп был занят своей работой и, услышав шум, подошел к окну, но увидел лишь, как Аристотель торопливо идет вдоль портика во внутреннем дворе. На следующее утро, бреясь перед зеркалом, он снова увидел, как философ, полностью одетый, с походной переметной сумой на плече, запрягает мулов. Скульптор вытер лицо, чтобы выйти и попрощаться, но в этот самый момент в дверь постучал слуга и вручил ему записку следующего содержания:

Аристотель Лисиппу: здравствуй!

Я должен немедленно отбыть по неотложному делу. Надеюсь на скорую встречу. Желаю тебе всяческих успехов в работе. Будь здоров.

Аристотель сел в маленькую повозку и поехал по дороге, ведущей на север. Наверху серело затянутое облаками небо, и было холодно, вот-вот мог пойти снег. Закрыв окно, скульптор закончил бритье и спустился к завтраку.

Философ ехал весь день, остановившись лишь перекусить на постоялом дворе в Китионе, на полдороге. Когда он прибыл в Эги, уже темнело, и он сразу направился к гробнице Филиппа, где по бокам от алтаря горели два треножника. Аристотель высыпал на треножники несколько щепоток драгоценного восточного благовония и в задумчивости постоял перед каменным порталом, украшенным на архитраве прекраснейшей сценой охоты. В этот момент перед его взором снова явился царь, слезающий с коня во дворике в Миезе; вот он, проклиная свою хромую ногу, кричит: «Где Александр?»

И философ вполголоса повторил:

— Где Александр? — после чего отвернулся от молчаливой величественной гробницы и ушел.

Он остановился в своем маленьком домишке на окраине города и весь следующий день провел, читая и подправляя некоторые свои записи. Погода делалась все хуже, над вершиной Бермия, уже припорошенной снегом, сгущались темные тучи. Аристотель подождал наступления темноты, потом надел плащ, накинул на голову капюшон и вышел на почти безлюдную улицу.

Он миновал театр, видевший, как царь на вершине славы падает в пыль и кровь, и зашагал по дороге, ведущей в поля. Он искал одну одинокую могилу.

Время от времени Аристотель поднимал глаза к свинцовому небу и плотнее укутывался в плащ, спасаясь от холодного ветра, который с наступлением темноты подул с гор.

Наконец легкий шум шагов на дороге заставил его свернуть налево. Он увидел, как мимо торопливо проскользнула маленькая женская фигурка. Она остановилась чуть впереди перед курганом.

Вот она опустилась на колени и что-то поставила на могилу, потом приложила ладони и голову к грубому камню и накрыла его своим плащом, словно желая согреть. Темноту начали прочерчивать белые кристаллы снега.

Аристотель попытался еще плотнее закутаться в свой плащ, но в этот момент порыв леденящего ветра вызвал у него приступ кашля. Женщина вскочила и обернулась к дубовой рощице.

— Кто там? — спросила она прерывающимся голосом.

— Некто ищущий истину.

— Тогда дай рассмотреть тебя, — ответила женщина. Аристотель вышел из своего укрытия и подошел к ней.

— Я Аристотель из Стагиры.

— Великий ученый, — кивнула женщина. — Что заставило тебя прийти в это печальное место?

— Я сказал тебе: поиски истины.

— Какой истины?

— Истины о смерти царя Филиппа.

Женщина, а точнее, молодая девушка с большими темными глазами опустила голову и ссутулилась, словно отягощенная непомерным грузом.

— Не думаю, что могу тебе помочь.

— Зачем ты пришла в темноте почтить эту могилу? Здесь погребен Павсаний, убийца царя.

— Затем, что он был мой жених и я любила его. Он уже дал мне свадебные дары, и мы должны были пожениться.

— Я слышал разговоры об этом. Потому и пришел сюда. Это правда, что он был любовником Филиппа?

Девушка покачала головой:

— Я… не знаю.

— Говорят, что, когда Филипп женился на молодой Эвридике, Павсаний устроил ему сцену ревности и это привело в ярость отца молодой жены, знатного Аттала. — Аристотель не спускал глаз с лица девушки, и ему показалось, что, пока он рассказывал эту позорную историю, на бледных щеках блеснули слезы. — По слухам, Аттал пригласил его в свой охотничий домик, а потом на всю ночь отдал на поругание своим егерям.

14

локоть — около 0,46 м.