Спартанец - Манфреди Валерио Массимо - Страница 24

Леонид внимательно смотрел в усталые глаза старого воина. Что осталось от былого беспощадного воителя? От холодного, ясного ума, способного разрабатывать смелые планы сражений и точно исполнять их, шаг за шагом? Он почувствовал глубокую жалость к этому человеку, которого произвел на свет его отец с другой женщиной, и которым он всегда восхищался, можно даже сказать, любил как настоящего брата.

— Возможно, ты и прав, — сказал он. — Немногим людям хватает храбрости бросить вызов богам, и ты — один из них, Клеомен. Я выполню все, что ты сказал, чтобы другие раны не терзали тело Спарты. Город ожидают тяжелые времена. Прощай, о наш царь. Я знаю, что ты не сделаешь ничего такого, что бы могло запятнать бы твою репутацию воина. В твоих жилах течет кровь Геркулеса.

Он вышел из комнаты, останавливаясь на мгновенье в дверях, спиной к слепящему свету улицы. Затем он исчез в опустевшем городе.

Конец Клеомена был ужасающим. Говорили, что он начал пить, как варвары с севера: неразбавленное вино в огромных количествах, не смешивая его с водой, как это принято у греков. Ходили слухи, что он потерял рассудок, что стал ненавидеть всех вокруг, тыкал своим скипетром в лицо первому встречному, с кем сталкивался на улице.

Эфоры объявили, что город не может терпеть этот позор. Его схватили и привязали к столбу на одной из площадей города. Здесь царь оказался беспомощной мишенью для насмешек и презрения своих врагов. Стоя на коленях в ножных колодках, с запястьями, скованными цепями, в разорванной одежде, он молил прохожих о смерти.

Однажды утром, незадолго до рассвета ему удалось расправиться с илотом, которому было приказано охранять Клеомена, ударив его цепями во время сна. Он завладел кинжалом илота и начал увечить свое тело, разрезая его на полосы: от голеней до ляжек и от ляжек до бедра и паха.

Некоторые говорили, что слышали его крики в утренней тишине; другие утверждали, что их дома звенели от долгого, безумного, леденящего душу хохота.

Илот, придя в сознание, увидел, что царь корчится в луже крови, не опуская своего яростного взора ни на мгновенье, скрежеща зубами со зверской гримасой. Наконец, царь вонзил кинжал себе в живот, разрезая и его на полосы, и таким образом скончался.

Так погиб Клеомен, сын Анаксандрида, пороча лицо своего города, пятная его кровью и своей собственной истерзанной плотью.

Талос, услышав о возвращении Клеомена, надеялся снова увидеть Антинею, но ему пришлось вскоре разочароваться. Он узнал, что Крафиппос, не осмеливавшийся так быстро вернуться в Спарту, решил остаться в поместье в Мессении, а Пелиас вместе с дочерью тоже находятся с ним.

Как Талос ни старался, он долго не мог больше ничего разузнать о них до того дня, когда какие-то мессенские пастуха не рассказали ему, что старик Пелиас живет почти как нищий, возделывая каменистое поле, а девушка выполняет всю черную работу, трудясь в поте лица с утра до поздней ночи, чтобы как-то облегчить жизнь старика.

Она просила сообщить Талосу, что помнит его, и что она никогда не отдаст свое сердце другому мужчине. Ему передал все новости Карас, который сам слышал это от пастухов. Карас просил его не отчаиваться: возможно, однажды эти двое вернутся в долину. Но в сердце Талоса, вместо надежды, была только одна боль.

В отсутствии Крафиппоса, Талос продолжал каждый год передавать собранный урожай надсмотрщику. Казалось, что беспокойные события его ранней юности ушли далеко-далеко, постепенно забываясь, и каждый проходящий день делал его все более и более похожим на других горных пастухов. Тайна, единственным хранилищем которой была его душа, почти канула в забвение, как бесполезный предмет, забытый на дне пересохшего заброшенного колодца.

Слухи о том, что Великий царь собирает армию в Азии, стали просачиваться и в горы, внося волнение в монотонное существование илотов, возбуждая сначала только любопытство, а потом уже и беспокойство. Они задавали себе вопрос: не сможет ли война когда-нибудь действительно задеть и их самих, сумеет ли царь Персии перебросить войска через море.

Эти слухи особенно волновали женщин, с ужасом ожидающих того возможного дня, когда их мужчины будут вынуждены сопровождать спартанских воинов, покинув свои дома, поля и свои отары. Им придется испытать изнуряющую усталость, голод и жажду, страшные трудности без какой-либо пользы для себя, даже безо всякой надежды. Для этих людей, раздавленных бременем повседневной жизни, одна лишь вероятность скорой войны уже была подлинным кошмаром.

В прошлой войне, которую вел царь Клеомен против аргивов, илоты подвергались ужасным мучениям, но, по крайней мере, они оставались вблизи от своих домов.

Если Великий царь действительно придет в Элладу, никто не сможет сказать, где произойдет столкновение армий, как долго будут продолжаться военные действия.

Илотов, на самом деле, даже мало заботило, кто победит. В любом случае, ничто не может измениться для несчастных рабов: новые победители, безусловно, не будут беспокоиться о том, чтобы сбросить тяжелое ярмо, которое они вынуждены носить.

Прошло три года, затем стали поступать известия о том, что невероятно многочисленные военные силы Великого царя начинают собираться около Сард в Лидии, готовясь к броску на Элладу.

Слухи со всех уголков Греции достигли и Спарты, и, в свою очередь, распространялись по всем направлениям. Военные сборы и призыв к оружию: предвестники войны…

Однажды осенним утром царь Леонид и царь Леотихид распрощались со своим окружением и направились в Коринф.

Там, на перешейке, около величественного храма Посейдона, они должны встретиться с представителями многочисленных городов-государств, полисов, для разработки совместного плана обороны.

Оба властелина знали ход мыслей эфоров, старейшин и народного собрания: они готовы были настаивать, чтобы линии обороны проходили непосредственно на самом перешейке, с тем, чтобы обеспечить защиту Пелопоннеса от вторгающейся армии.

Однако они были полностью осведомлены и о том, что афиняне и представители Фокеи потребуют, чтобы объединенная армия также сомкнула ряды в горном проходе в Фермопилах, чтобы обеспечить оборону центральной Эллады.

В зале Коринфского совета сидели представители тридцати одного государства, которые решили объединить военные силы против Великого царя. Стража застыла, приветствуя двух царей Спарты, салютуя, когда они вошли в зал. Царь Леонид и царь Леотихид заняли места, предусмотренные для них.

Зал оказался почти полон, представителю Коринфа была предоставлена честь открыть собрание. Он зачитал договор, который они должны подписать; там заявлялось, что они все должны действовать в полном согласии, забыв о своих противоречиях и спорах, в течение всего периода ведения войны с варварами. Он объявил о приказе вернуть всех политических изгнанников и зачитал положение о составе союзной армии.

Высшее командование возлагалось на Спарту. Царь Леонид и царь Леотихид возглавят наземные войска. Флотоводец Еврибиад назначен верховным командующим морской армады, хотя большинство судов и предоставлено афинянами. Корсиканцы присоединились к союзу, и тоже вышлют свой флот.

Сиракузы, могущественный город Сицилии, отказались принять участие в военном походе. Их тиран Гелон потребовал, чтобы высшее командование армией или, по меньшей мере, флотом, было возложено на него, но никто не допустил этого.

В Азию, в Сарды, уже были отправлены осведомители, чтобы разведать точные сведения о вражеской армии, ее реальных размерах, что часто вызывало вопросы и споры. Некоторые даже утверждали, что рассказы, которые достигали их ушей, просто нелепы.

До некоторого времени все шло хорошо. Безусловно, напряжение сохранялось, но было совершенно ясно, что всеми посланцами руководит одна общая идея: желание дать отпор вражескому нашествию.

Трудности возникли тогда, когда нужно было принимать тактические решения. Царь Леотихид был непреклонен по одному пункту: главная линия обороны должна проходить по перешейку, где уже в течение некоторого времени возводились тройные заграждения.