Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 41

41

Шестыми в нашей камере, как и положено под этой цифрой, появлялись наседки. Подсылали их к Биджо, который ушел в глухую несознанку, а доказательств не хватало. Но проболтаться грузину было трудно хотя бы потому, что говорил мало. Спокойный, с рано поседевшей рыжеватой шевелюрой, он был больше похож на строгого директора школы. Биджо сначала наблюдал за мной с настороженностью. Нравился я ему и он боялся нарваться на суку. Я больше, чем он, был не похож на вора. И в тоже время за мной числились две красивые легенды, которые зеки любят.

— Действительно проиграл сто тысяч на зоне? — спросил он, внимательно глядя мне в глаза своими карими и как бы подернутыми пеленой.

— Не сто, поменьше, — ответил я правдиво, — братва округлила для ровного счета.

Перекинулись мы с ним в карты, убедился, что я катала толковый, что крупный проигрыш — именно тот случай, когда фортуна повернулась жопой да еще с зашитым очком. Попили и водочки, проверил, что я, в отличии от Майдана и Шпака, меру знаю. Убедился он, что деньги ко мне липнут, даже в крытой их у меня было столько, что житуха для всех четверых не отличалась от отдыха в пансионате средней руки. И полетели на волю и по зонам малявы: достоин ли?

Со Шпаком и Майданом мы встречались раньше. С первым — когда поднялся с малолетки на взросляк. Он несколько раз просил меня рассказать, как я вьебенил Рамазана, и крякал от удовольствия, будто сам расправился со своим бывшим отрядным. С Майданом мы почти год топтали одну зону во время моей второй ходки. Я щедро отстегивал в общак — считай, Майдану, так что недоразумений с ним не было. Он даже предложил покорешевать. В пизду таких друзей, я сам себе товарищ. Вслух, конечно, не сказал, но и особой радости не проявил. Остались мы с ним в режиме добрососедства — когда требуешь, чтобы сосед был добрее тебя.

Я знаком со многими ворами. Большинство, действительно, заслуживают этого звания, но с некоторыми я бы не сел срать на одном гектаре. Еще есть такие, как Майдан: вроде бы вор, в рамках держится, но время от времени, особенно по пьянке, как отмочит что-нибудь эдакое, за что просто блатного давно бы опустили. Вором он стал потому, что пацан свой, вырос в воровской семье, с двумя ворами с детства знаком, один из них женат на его сестре. Родственные связи в нашей стране всегда были на первом месте, особенно у номенклатуры. Да и процесс коронации ничем не отличается от приема в партноменклатуру. Люди ленивы, привыкли двигаться по нахоженным тропам.

Однажды вечером отстегнул я попкарям и они привели к нам еще одного вора, кореша Биджо, тоже грузина, Лакобу, а Цыпу отправили в его камеру, чтобы тамошних пацанов развлек и не услышал лишнего. За знатно накрытым столом, под водочку из грелки, притараненную теми же попкарями, поболтал Биджо с Лакобой, повспоминали молодость, обсудили, кому какой срок светит и где будут тянуть, и заодно решили, что уж кому-кому, а мне сама совково-лагерная система судила быть вором в законе. Поддавший Майдан, который считал, что я слишком хорош для такого звания, расчувствовался, пустил слюну и полез целоваться, поздравляя. Единственный, кто был печален, — Шпак. Он надеялся, что и его коронуют. Перед тем, как блатовать, научись-ка хуй сосать. Чего-то в нем не хватало, может, куража. Биджо сказал: «Подождем» и оказался прав. На зоне Шпак попал в заигранные, потом загасился и в конце концов ссучился. За что и поплатился жизнью.

Капусту на красивую жизнь в крытой подгонял мне следак. Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется. Разложил он передо мной вещественные доказательства, дал почитать показания свидетелей, которых набралось на два десятка хат из сотни поставленных мной, и предложил меняться. Обычно у мусоров обмен такой — он мне хуй в рот, а я ему язык в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок. Вор обязан брать на себя чужие дела, чтобы коллеги дольше погуляли на воле. Кстати, следак уже на следующий день знал, что я коронован.

— Поздравляю! — искренне сказал он, разминая пальцами помятое после пьянки рыло с широченной пиздой под носом.

— Откуда узнал?

— От верблюда.

А верблядь зовут Цыпа. Он утром вытащил парашу и вернулся с пучком сигарет. Нам сказал, что получил курево от сокамерников Лакобы. Шпак забрал их, пожелав взамен: «Хуй, завернутый в газету, вам заменит сигарету, а в платок — целый блок!»

— Такое дело надо отметить, — устав бороться с похмельем, сказал Сидоров и достал из сейфа чекушку шмурдяка, желтоватого, наверное, конфискованного. Меня не угощал, знал, что я такую отраву не пью, тем более, с мусором.

— Бедно живешь, начальник.

— Хочешь взятку предложить?

— Было бы за что, предложил бы, — ответил я. — Мыслишка есть у меня одна, как нам обоим пару копеек срубить.

— Ну и? — поинтересовался следак, выпив и закусив ржаным сухарем.

— Дважды брал я одну хату, а хозяева ни разу не заявили…

— Чья хата? — в глазах следака загорелись огоньки, может быть, профессионального интереса, может быть, самогон вставил.

— Завмага одного. Ты его вызываешь, даешь почитать мои показания. Он будет отказываться, ты — наседать, но не слишком резво. Он догадается и отстегнет. А ты вспомнишь обо мне.

— Хитер! — произнес мусор, поглаживая пизду под носом. — Знаешь, как это называется?

— Умением вертеться, если не попался, — сказал я. — Вознаеби ближнего своего, ибо ближний вознаебет тебя и возрадуется!

— Подумаем, — сказал он и передал мне бабки, притараненные Шлемой.

Думал он с неделю. И дело пошло. Говорят, что одну корову два раза не ебут. Быка разве. Такого, как попавший в наши лапы завмаг. Вместе с Сидоровым я выебал его в третий раз. Следаку понравилось. Особенно веселило его, как на очной ставке я перечислял, что вынес с хаты, а хозяин отказывался, потому что не мог он иметь все это на скромную зарплату. Калуга Орла три года ебла, если бы не Тула, еще бы вдула. За Тулу проканал начальник жэка, у которого я когда-то одного рыжья вынес штук на десять. С нами делиться он побоялся, попросил помощи у знакомого судьи. Тот вызвал следака, потолковал. Хуй, пизда из одного гнезда, где сойдутся, там и поебутся. Наебли они себе улучшение квартирного вопроса. Следак получил трешку в новом доме. И на этом остановился. Да и мне к тому времени надоело в крытой. Биджо, Майдан и Шпак ушли по этапу, в камере появился новый народ, какой-то мутный.

Судил меня тот самый защитник начальника жэка. Он бы дал мне еще меньше, но уж слишком подозрительно было бы.

Опа, опа, Срослись пизда и жопа! Этого не может быть, Промежуток должен быть!

Люблю я ходить в гости к Шлеме. От его жены так и веет теплом-уютом, ощущаешь себя членом семьи, не меньше. Все темное оставляешь на пороге их квартиры и часть твоих бед растаскивают, проходя мимо, соседи, а остальное забираешь, уходя. Создается впечатление, что Шлемина жена не знает, чем занимаемся мы с мужем, а уж дочка — и подавно.

Угадал я к ужину и был посажен за стол напротив Светы, изрядно подросшей за те годы, что я не бывал у них. Увидев меня, она жутко покраснела и закусила, как в детстве, нижнюю губу. Из-за этой привычки верхние передние зубы наклонены нижним краем наружу — «щербинка», делающая ее симпатичной. Девочка сидела скованная, почти ничего не ела. Я старался смотреть на нее пореже, чтобы от волнения не прокусила губу насквозь. Бабы липнут — это к деньгам.

Зато Шлема болтал за все семейство и при этом дергался, махал руками, подпрыгивал. Вертлявый — в ступе пестом не ушибешь и привязанным не уебешь.

— В институт будет поступать, — рассказал он о дочке, — на бухгалтера.