Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 9

9

Вернувшись домой, становлюсь под ледяной душ. Особый кайф в этой процедуре — когда выходишь из-под струй. Что-то подобное ощущаешь, когда долго молотил себя молотком по яйцам, а потом вдруг промахнулся.

Ира спит, свернувшись калачиком. Интересно, снится ли ей выдуманный принц или уже я? Сдвигаю густые мягкие волосы с ее щеки и провожу по теплой коже занемевшими от холода пальцами. Лучше горячий хуй в жопу, чем холодная капля за пазуху — Ира всхлипывает, прячет щеку под одеяло и открывает глаза. Она относится к редкой категории женщин, которые даже спросонья красивы. Глаза ее переполнены зрачками и кажутся больше, чем на самом деле. В них появляются испуг и возмущение, затем узнавание и радость, затем взгляд моими глазами на себя и неловкость. Ира мышонком прячется под одеяло.

Я ложусь рядом, протягиваю ей руки:

— Грей.

Она пытается обхватить мои ладони, понимает, что для этого ей пришлось бы основательно растоптать свои, и проникается восхищением. Ее теплое дыхание ласкает мои пальцы. Руки холодные — хуй голодный. Он уже бодает ее бедро в такт моему дыханию. Предвкушение ебли — обалдевающее чувство для баб. Ирочка задышала пореже, чтобы растянуть его наподольше. Дыши — не дыши, а терпение у мужиков лопается быстрее. Я беру ее, тепленькую, пахнущую сном. Она легко переваривает боль при втыкании, постепенно входит во вкус. Когда хуй с нажимом проезжает по клитору, она всхлипывает, причем с каждым разом все жалобнее, а перед тем, как кончить, даже с испугом. Влагалище ее обмякает, словно поломались подпорки. Вот и все — она моя отныне и навеки веков. Того, кто показал дорогу в рай, помнят всю жизнь.

Ира лежит трупом: умерла девушка, рождается женщина. Самое удивительное, что дня через два она все это выкинет из головы напрочь, будет считать, что совсем не изменилась. В каждой бабе два хамелеона.

Она тихо шмыгает носом раз, другой, поворачивается ко мне, прижимается носом к плечу и начинает реветь. У меня большое подозрение, что у баб в носу находится кран, управляющий слезами. Поэтому и шмыгают перед тем, как зареветь. Минут пять меня не беспокоят, а потом опять раздается шмыганье — закрывается кран — и меня начинают облизывать, как эскимо. Такое впечатление, что всю энергию, потраченную мною на еблю, я обязан получить обратно. Это сейчас-то, когда и пизда похуй!

— Знала бы, давно начала, — влюблено бормочет Ира.

— Не со всяким бы так хорошо получилось, — заявляю скромно.

— Знаю, — соглашается она и целует страстно, будто прямо сейчас должны расстаться надолго. — Я так боялась, — сообщает Ира, малость подутихнув, — а все оказалось… — она торжественно целует меня в плечо.

Все получилось грубее, земнее и слаще, сработало на уровне инстинкта, не считаясь с мозгами. Подозреваю, что чем меньше их, тем больше кайфа получаешь. Дураком быть сладко.

Из-за леса, из-за гор Показал пацан топор. Но не просто показал — Его к хую привязал.

Есть вопрос, на который мужчина никогда не ответит правду, приврет в несколько раз. Вопрос этот — сколько баб выебал? От женщины тоже не услышишь правду, только они уменьшают во столько же раз. Зная точное количество выебанных мною баб и во сколько раз привираю, мне не трудно подсчитать, сколько хуев перемеряло пизду той скромницы, которая убеждает меня, что их было всего четыре. Раньше говорили — один. Теперь скромность вышла из моды, три и пять — подозрительные цифры, а с шести начинаешь на блядь тянуть, поэтому выбирают четверку. Но в одном случае верят бабе и мужику — когда они ебутся в первый раз. По крайней мере мои одноклассницы сразу догнали, что я «уже». То ли я смотреть на них начал по-другому, то ли желания мои стали конкретнее, то ли надменного презрения по отношению к ним у меня прибавилось — не знаю, скорее, все вместе и еще что-нибудь. И девочки с едва обомшевшими, свербящими пизденками потянулись ко мне. Теперь они при встрече со мной поджимали жопу и выпячивали сиськи, если было что поджимать и выпячивать, и все вместе решили, что влюбились в меня.

А мальчики возгордились мной, будто сами стали мужчинами. Правда, не все. Первым наехал на меня сынок нового директора школы Веретельникова. Он как бы получил по наследству от меня лидерство в классе, ведь я после избиения ушел в тень, а потом настолько увлекся каратэ, что и забыл, зачем начал им заниматься. А теперь вот выплыл и косвенно заявил права на трон. Самому Веретеле слабо было выпрыгнуть на меня, вот он и накрутил Храпунова — недалекого паренька, долговязого и неуклюжего, который считал себя первым силачом класса, потому что никто с ним не дрался. Храп раньше хвастался, что переебал всех девок в классе и в своем дворе, а теперь при мне помалкивал. Началось все перед уроком математики. Учитель, как всегда, опаздывал, и мы маялись хуйней. Храп кинул в меня скомканную бумажку, я вернул ее, угадав прямо в глаз, чем вызвал дружный хохот одноклассников. Такое по мальчишеским правилам нельзя было прощать. Храп выкарабкался из-за последней парты и пошел к первой, за которой, чтобы не баловался, вынужден был сидеть я. Шел он с ухмылкой на придурковатой роже. В классе стало тихо, как во время контрольной. Храпунов, не торопясь, наслаждаясь вниманием, добрел до меня, взял за грудки. Он собирался повыебываться надо мной до прихода учителя и, если я окажусь не слишком покладистым, то продолжить на переменке за школой.

— Руку убери, — посоветовал я.

— А то что будет? — ехидно поинтересовался Храп и посмотрел на своих корешей: наблюдайте, как я сейчас буду его опускать!

Я ударил три раза: правой рукой в солнечное сплетение, чтобы отпустил меня, левой — в челюсть, чтобы отодвинулся, и ногой — по бестолковке, чтобы на всю жизнь запомнила, что музейные экспонаты руками не трогают. Проделал все это не более, чем за три секунды. Храп где стоял, там и лег. Остальные смотрели на него и пытались сообразить, что произошло. Докумекав, заулыбались. Падение тирана — любимое зрелище толпы. Тем более, что рухнули сразу два: еще и Веретельников. Силенок у него было маловато и стадом руководить не умел, потому что слишком долго был моей добровольной шестеркой и, если бы не Храп, так и остался бы директорским сынком, неприкосновенным, но не лидером.

— Еще раз выпрыгнешь, глаз на жопу натяну и моргать заставлю, — предупредил я Храпа, который смотрел на меня с пола охуевшими моргалами.

Стадо с презрением посмотрела на него и на директорского сынка. Последнему даже больше досталось. Руководить — не хуем себя по лбу бить, сноровка нужна. Лидерами рождаются. Еще в школе я допер, что руководитель должен награждать и миловать, а расправляться и обирать надо руками своих холуев, таких всегда хватает. Обижаются пусть на них, а к тебе обращаются за помощью. С Веретельниковым я разделался руками Храпа. Он мне сам помог своим длинным языком, не уяснив простого житейского правила: по миру ходи, да хуйню не городи. Примерно через недельку после нашей драки, когда Храпунов свыкся с мыслью, что он опять второй, и принялся налаживать контакт со мной, я произнес насмешливо:

— А Веретельников говорит, что он второй, что ты зассышь с ним драться.

Мы возвращались домой из школы. Веретеля — чуть впереди, дергал за косички нашу одноклассницу Анечку Островскую — кудряшки, кудряшки, печальные глаза. Храп догнал его на обледеневшей луже и ловко подсек ногой. Директорский сынок растянулся с таким усердием, точно все шесть уроков мечтал проехать брюхом по обледенелому асфальту. Портфель его проскользнул еще дальше, выгрузив на ходу несколько тетрадок и учебник по физике, на длинном торце которого было написано синей ручкой «Виниту». Вождь апачей Хуй Собачий! Он перевернулся на бок, прикрыв руками живот и лицо. Лежачего не бьют, но он сам бы ударил, поэтому и подстраховывался. Храп тупой-тупой, да хитрый, понял, что можно победить без драки.

— Так ты сильнее меня? — наехал он на директорского сынка.