Скорпион - Валяев Сергей - Страница 38

— И все-таки?

И не получил ответа — что уже действительно не имело значения: информацию о благодетеле, который перетащил молодого генерального директора в белокаменную, нетрудно было установить по другим каналам.

— Проехали, — улыбнулся я. — Перейдем к ближайшему прошлому, Михаил Яковлевич. Сколько продолжались ваши отношения с Маковым? И почему уверены, что он причастен к шантажу.

— Отвечаю на первый вопрос: около полугода. А на второй вопрос тоже имеется конкретный ответ, — поднялся с кресла. — Минуточку, — и вышел вон из гостиной.

Я же решил размяться, покинув насиженное местечко. За окнами во мгле пласталось огромное пространство, где проживали или проживают диковинные люди, предавшие Бога и свою святую душу. Трудно понять, какую колдовскую миссию мы, азиопы, выполняем, находясь в анусе мировой цивилизации. Но ведь выполняем, иначе все не имеет никакого смысла — никакого.

Появление господина Фиалко с портативным магнитофоном прервали мои столь глобальные мысли. Мы вернулись на исходные позиции, и хозяин включил запись, предварительно сообщив, что получил его по фельдъегерской связи.

Я услышал молодой напряженный фальцет (фоном проходил какой-то посторонний «металлический» звук): «Михаил Яковлевич, родной. Надеюсь, эпизод, где мы с тобой главные герои, понравился. Уж прости, если, что не так. Оригинал у нас. Скандала я и мои друзья не хотим, и поэтому обращаемся с просьбой: подать в отставку. О чем рассчитываем услышать скоро, а точнее: в понедельник после полудня. Разумеется, настоящая пленка будет возвращена. На добрую память. От себя добавлю: Мишенька, люди здесь серьезные и шутить не будут. Не держи на меня зла — так получилось. Я тебя люблю».

— Вот таким образом, — беспомощно развел руками господин Фиалко. Отставка? Вы представляете, что это такое в сегодняшней политической ситуации?

— Сейчас началась пятница, — проговорил я, взглянув на часы. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник до полудня. Неплохо по времени.

— Вы думаете?

— Когда получена посылочка-то?

— Посылочка? — поначалу не понял, потом ответил, что вчера вечером: фельдъегерской, напомнил, связью.

— О каком эпизоде речь? — спросил я. — Есть возможность его посмотреть?

Эти вопросы необыкновенно смутили высшее должностное лицо, заикаясь, оно поинтересовалось: имеется ли в том такая необходимость?

— Чики-чики-так, — ответил я. — Михаил Яковлевич, мы не в бирюльки играем. — И выказал мнение: первое впечатление такое, что он взят на крючок некой спецслужбой. А это значит, что игра может приобрести взрывоопасный характер.

— Спецслужбой? — помертвел чиновник. — Я так и знал. — Всплеснул руками, как баба. — Боже мой, какой я дурак. Кто ещё может так… так бессовестно действовать? Только они.

— Михаил Яковлевич, нынче спецслужб, как собак недорезанных, попытался успокоить впечатлительного собеседника. — Любой банк подобную службу имеет. Главное определить, кто более всех заинтересован в вашей отставке?

— Нет, это он, это он, — от страха едва не потерял сознание. — Как сразу не догадался. Какой ужас, это какой-то тридцать седьмой, понимаешь, год?

— Вы о ком? — поморщился. Вот не люблю иметь дело с подобными сентиментальными субъектами. У них внутри партикулярная труха да интеллигентская плесень. — Михаил Яковлевич, повторяю вопрос: кто он?

В конце концов после стенаний и проклятий господин Фиалко сознается, кого он имеет ввиду. Я искренне смеюсь: в своем ли вы уме, уважаемый Михаил Яковлевич? Зачем главному телохранителю страны заниматься этим мелким и паскудным дельцем, коли ему достаточно шепнуть Телу на ушко любые нужные слова. Впрочем, этот домысел легко будет мной проверен.

— Да? — не верят мне.

— Лучше скажите, Михаил Яковлевич, — говорю я, — с какими коммерческими структурами вы имели дело? И насколько тесны были ваши контакты, — и уточняю, — деловые.

— Да, вижу, вы компетентный товарищ, — горестно вздыхает. — Надеюсь, вся информация останется в этих стенах.

Я кивком подтверждаю его надежды. И выслушиваю монолог о том, что он, человек у кормила власти, вынужден лоббировать в правительстве некоторые производственные вопросы, связанные с умирающей химической промышленностью. И не только ради живота своего, но исходя из общенациональных интересов. Я внимаю: конечно-конечно, национальные интересы прежде всего, как без этого — без этого никак нельзя, надо блюсти интересы державы и как можно больше выпускать ядовитых феноло-формальдегидных смол и прочих стирол-радон-сульфатов на душу населения. Чтобы потравленный народец наконец понял, что жизнь прекрасна и удивительна, и принимать её надо такой, какая она есть.

Вот откуда у нас, гражданин Фиалко, миллиончик вечнозеленых на защиту личной чести и достоинства. Во времена бескомпромиссной борьбы с расхитителями социалистической собственности вас бы без промедления шлепнули у стеночки, а сегодня вы находитесь под защитой демократических завоеваний. Впрочем, это меня меньше всего интересует. Мы живем по законам текущего времени и поэтому я внимательно слушаю вас, голубого мазурика, а не пускаю в утильсырье.

— То есть, как понимаю, с генералами от Химии вы открыто не конфликтовали?

— Упаси Боже!

— И выполняете все взятые на себя обязательства?

— Безусловно, — смотрит честнейшими глазами.

Я делаю вид, что верю. И как можно не верить такому чистому печальному взору? Но на всякий случай, используя собственный шифр, записываю данные о нескольких фигурантах с генеральскими эполетами, где вместо звездочек блистают кристаллики неизвестной науки красной ртути.

— Что еще? — спрашивает истомленный откровениями хозяин. — Кажется, все?

— А кино?

— Ах, да, — вспоминает. — Право, ничего интересного, Александр.

Я настаиваю — надо, Михаил Яковлевич, надо, исключительно для пользы дела. Ну разве что для пользы дела, обреченно отмахивает рукой в сторону кабинета — там видеоапаратура. Я поднимаюсь с пуфика и вижу: дверь гостиной приоткрывается и на пороге… призрак в легком воздушном пеньюаре. Потом понимаю — это девушка, вполне земная: с распущенными светлыми волосами, с превосходными телесными формами, угадываемые за сквозным шифоном.

— Ты не один, папа, — говорит мягко. — Я пришла сказать тебе спокойной ночи. Ирвинг Моисеевич уже спит в бельэтаже.

— Да-да, мой ангел, — господин Фиалко целует полусонную дочь в лоб. Спи, дружочек, а мы ещё поработаем.

Прелестный призрак исчезает, оставив за собой шлейф дорогих духов и таинственности. Надеюсь, девушка не ведает о скелетах, как выражаются англосаксы, которые висят в шкафах папы?

— Это Марина, — возвращается тот. — Утром я вас познакомлю.

Я иду в кабинет за хозяином, похмыкивая от его оптимизма: до утра ещё надо дожить и вообще неизвестно, где буду через час.

В кабинете нас встречает тишина и тени великих, чьи мысли и гениальные устремления спрессованы в книжных кирпичах с позолоченными корешками. На дубовом письменном столе старинная лампа, которой, похоже, пользовался великий Ильич, изобретший одноименную лампочку. Я присаживаюсь перед телевизором. Господин Фиалко ключиком открывает сейф — извлекает видеокассету.

Пятиминутный эпизод из любительского фильма мне категорически не понравился. Если быть откровенным до конца: более омерзительного зрелища на экране ТВ я не видел в своей непродолжительной и грешной жизни. Неизвестный мне порнограф хорошо владел своей профессией. Это была жесткая непристойная порнография, где помимо известных мне лиц, участие принимали два мальчика-херувимчика лет по тринадцати. Два пьяных в дымину извращенца делали с ними такое, что у меня появилось стойкое желание набить морду великодержавному сановнику.

Проявив волю и понимание, что банальным мордобоем мир не изменить, я после просмотра задал несколько конкретных вопросов: где это происходило и откуда мальчики?

— Не знаю, право, — призналось высокопоставленное животное. — Это все Николя. На День независимости выпили на фуршете, понимаешь, а потом затащил меня на какую-то дачку. Там мы взяли грамм по сто коньячку и я… как с ума сошел, ей-Богу. Эти дети? Ничего не помню, клянусь. Я с такими ни-ни. Не понимаю, как все вышло, честное слово.