В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна - Страница 70

70

Ему быстро опостылели эти

       …вялые, бездушные собранья, Где ум хранит невольное молчанье, Где холодом сердца поражены, Где Бутурлин — невежд законодатель, Где Шеппинг — царь, а скука — председатель, Где глупостью единой все равны. Я помню их, детей самолюбивых, Злых без ума, без гордости спесивых, И, разглядев тиранов модных зал, Чуждаюсь их укоров и похвал!..

Он разочаровался в светском обществе, и светское общество, разглядев его получше, разочаровалось в нем. И еще как разочаровалось! Он обманул все ожидания, этот юноша из старинной фамилии, воспитанный в императорском Лицее…

Он оказался совсем иным, чем можно было предполагать. Независим, дерзок. Образ мыслей зловредный. И не скрывает этого. Наоборот — афиширует. Злословит государя; на них пишет эпиграммы. Будто дразнит всех, не заботясь о последствиях.

Такого свет не прощает. И свет ему не простил.

«Распространились сплетни»

Излюбленным развлечением светского общества была карточная игра. Играли все. Одни — благоразумно, другие — азартно. Набрасывая свою первую повесть из петербургской жизни — «Наденька», — Пушкин начал с описания азартной карточной игры. «Несколько молодых людей, по большей части военных, проигрывали свое имение поляку Ясунскому, который держал маленький банк для препровождения времени и важно передергивал, подрезая карты. Тузы, тройки, разорванные короли, загнутые валеты сыпались веером, и облако стираемого мела мешалось с дымом турецкого табаку».

В свете и довелось Пушкину увидеть шулеров, которые, подобно Ясунскому, с важным видом передергивали карты, не моргнув глазом, обыгрывали при помощи ловкости рук неопытную молодежь. С одним из таких великосветских жуликов судьба столкнула Пушкина. Звали этого человека граф Федор Иванович Толстой, по прозвищу Американец. Пушкин познакомился с ним на «чердаке» у Шаховского.

Федор Толстой был москвич, но наезжал в Петербург. Несмотря на дурную славу, его везде принимали. Это была личность весьма любопытная. Грибоедов вскоре изобразил его в «Горе от ума».

Репетилов говорит:

Но голова у нас, какой в России нету, Не надо называть, узнаешь по портрету:            Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,            И крепко на руку не чист.

Действительно, называть было не надо. Все и так тотчас же узнавали Федора Толстого. Да он и не отпирался. Когда прочитал один из списков «Горе от ума», даже внес необходимые, по его мнению, поправки. Против «В Камчатку сослан был» написал: «В Камчатку черт носил, ибо сослан никогда не был». И еще вместо «крепко на руку не чист»: «В картишки на руку не чист, для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола».

Федор Толстой был неглуп, не лишен дарований и циничного остроумия.

Он являл собой тип прожженного авантюриста, человека без стыда и совести, который в буквальном смысле слова прошел огонь и воду, если «воду» понимать как морское путешествие, а «огонь» — как бесчисленные дуэли и сражения.

Необычайные похождения Толстого-«Американца» начались 7 августа 1803 года, когда он отправился из Петербургского порта в кругосветное плавание на корабле «Надежда».

На «Надежде», которой командовал знаменитый Крузенштерн, находилась русская миссия, направлявшаяся в Японию. И вот в свите посла — пожилого камергера Резанова — среди прочих «благовоспитанных молодых людей» значился и гвардии поручик граф Федор Толстой.

«Благовоспитанность» Толстого сказалась очень скоро. Через несколько месяцев Резанов уже доносил о нем в Петербург: «Сей развращенный молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня нещадно».

Резанов не преувеличивал. Наглость, грубость и дикие выходки Толстого не имели границ. И когда он подучил свою обезьяну, которую купил в Бразилии, залить чернилами судовой журнал, его решили ссадить с корабля. И действительно ссадили в Петропавловске-на-Камчатке приказав сухим путем добираться в Петербург. Но Толстой еще попутешествовал: на купеческом судне съездил на Аляску, побывал в русских владениях в Америке, повидал Алеутские острова. В Москву вернулся «алеутом». Дома рядился в алеутскую одежду и увесил стены своих комнат раздобытым на севере оружием. За это за все и прозвали его «Американцем».

Ф. И. Толстой-«Американец». Портрет работы К. Рейхеля.

Когда Пушкин познакомился с Федором Толстым, тот был уже немолод и разбойничал главным образом за карточным столом. Они играли в карты. Толстой, по обыкновению, передернул. Пушкин поймал его. И услышал в ответ: «Да я и сам это знаю, но не люблю, чтобы мне это замечали».

Игроки. Сатирический рисунок И. Теребенева. 10-е годы XIX века.

Игра продолжалась, но тем дело не закончилось. Толстой затаил злобу и вскоре отомстил.

С некоторых пор Пушкин начал замечать, что при его появлении в светских гостиных все разговоры смолкают, а вслед ему несется насмешливый шепот: «Ах это тот самый… Ну, поделом ему, поделом…»

Сначала он ничего не мог понять. Но однажды Катенин, досадливо нахмурившись, рассказал ему, что какой-то подлец пустил слух, будто его, Пушкина, отвезли в Особую канцелярию министерства внутренних дел и там секретно высекли за стихи против правительства. Светские сплетники и сплетницы подхватили эту подлость и теперь злорадствуют.

Пушкин был ошеломлен. Впервые он столкнулся с неумолимой и злобной подлостью света… И не знал, как поступить. Кто его обидчик? Неизвестно. Кто распустил эту сплетню? Он не знал. Федор Толстой (это было его рук дело) действовал ловко и держался в стороне.

Было от чего прийти в отчаяние.

«Я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга», — писал Пушкин Вяземскому. Планы один безумнее другого беспрестанно сменялись в его разгоряченной голове.

Позднее он подробно говорил об этом в черновом письме Александру I:

«Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезен в тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние… мне было 20 лет в 1820 <году> — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить — В <ваше величество]>.

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором — я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, а совершил бы преступление, я принес бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело все…

Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной».

Друг, которому доверился Пушкин, был Петр Яковлевич Чаадаев.

«Он в Риме был бы Брут»

Дружба с Чаадаевым, завязавшаяся в Царском Селе, продолжалась и в Петербурге. Здесь они виделись в гостинице Демута, где гусар-философ снимал просторный номер.

Чаадаев был москвич, в Петербурге не имел родственников, и, когда его назначили адъютантом командира Гвардейского корпуса генерала Васильчикова, поселился в Демутовом трактире.

Гостиница Демута, или Демутов трактир, как ее тогда называли, считалась лучшей в столице. Приезжий, если он кроме любознательности располагал еще и деньгами, мог устроиться у Демута с приятностью и комфортом. К его услугам было все: просторные апартаменты, отличный стол, близость Невского проспекта.