Любовники-убийцы - Бело Адольф - Страница 51

— Да разве она больна заразной болезнью? Быть может, у нее желтая лихорадка? — вдруг вскрикнул он, припоминая мучившие его накануне опасения.

Сестра Мария молчала. Тогда Мулине, не говоря ни слова, вышел из приемной и направился к двери, на которой висела дощечка с надписью: «Контора старшей сестры милосердия». Отворив ее, он увидел сестру лет пятидесяти и, опустившись перед ней на колени, в то время как две крупные слезы скатились по его щекам, проговорил с мольбой:

— Сестра! Женщина, которую я обожаю, на которой я собирался жениться, умирает в вашем доме. Молю вас, позвольте мне увидеться с ней. Я согласен не выходить отсюда, пока она не поправится. Я буду вашим лазаретным слугой, работником. Я не буду общаться с остальными жителями города. Ради бога, сжальтесь, я буду очень несчастен, находясь далеко от нее.

— Ступайте за мной, сын мой, — проговорила она, вставая с места.

Прежде чем войти в комнату, где лежала Марго, она сказала Мулине:

— Главное — старайтесь, чтобы она не заметила вашего огорчения, которое вы почувствуете, увидев ее.

Несмотря на это предупреждение, Мулине не смог удержаться от крика ужаса, когда подошел к постели Марго. Ужасная болезнь, называемая местными жителями желтой лихорадкой и известная, кроме того, под названием vomito negro («черная рвота»), внезапно поразила женщину. Ее лицо безобразно опухло, на щеках выступили багровые пятна. Из ее некогда блестящих глаз выступала кровь, и сквозь полураскрытые запекшиеся губы видны были уже пожелтевшие зубы.

— Я не надеялась увидеться с вами, — проговорила Марго ослабевшим голосом, обращаясь к Мулине.

Он не мог отвечать ей — рыдания душили его.

— Я еще вчера просила, чтобы вас привели ко мне, — продолжала она, — как только почувствовала себя столь опасно больной. Но мне ответили, что никому не будет позволено приходить сюда. Вероятно, боятся, чтобы я не заразила вас своей болезнью.

Сделав над собой усилие, Мулине ответил:

— Вы видите, что этого не опасаются больше, так как я здесь.

— Да, но ведь вы употребили для этого всевозможные усилия. Я знаю вас… Итак, мой бедный, единственный друг, я вас покидаю.

— Покидаете меня? Почему?

— Потому что я умираю.

— Умираете? Полно! — вскрикнул он.

Пожимая плечами, Мулине силился улыбнуться, но слезы полились из его глаз.

— Вы сами хорошо понимаете это — вы уже оплакиваете меня.

Быстрым движением он наклонился над постелью Марго и, взяв ее за плечи и глядя прямо в глаза, горячо проговорил:

— Я буду оплакивать вас, если вы умрете? Вы шутите! Я не проживу и минуты после вашей смерти.

— Нет, — заметила она, — достаточно будет только вспомнить мое безобразное лицо в последние мгновения жизни. Да, я, должно быть, ужасна. Еще вчера, увидав себя в зеркале, я испугалась саму себя. Сегодня я должна казаться еще ужаснее… От любви к таким обезображенным женщинам не умирают.

— Когда любишь, — тихо ответил Мулине, — то все это ничего не значит.

После минутного размышления Марго проговорила:

— Так, значит, я никогда не любила Фурбиса… В таком случае это возможно.

Она закрыла глаза. Веки ее опухли, ей трудно было выносить дневной свет. Водворилось долгое молчание. Сидя у постели, Мулине следил за болезненными изменениями на лице умирающей женщины. Багровые пятна, замеченные им уже ранее на лице Марго, мало-помалу увеличивались и делались еще ужаснее. Из глаз и рта каплями выступала кровь. В эти минуты он забыл как о своей судьбе, так и о судьбе Марго. Он словно окаменел от душераздирающего зрелища, свидетелем которого оказался. Тело Марго разлагалось заживо, подобно тому как разлагаются трупы.

Вдруг начальница, удалившаяся после того, как ввела Мулине, вошла в сопровождении доктора. Тот подошел к больной, поглядел ей в лицо, приподнял одеяло и, осмотрев ее тело, сказал:

— Все обстоит благополучно, организм и лекарства восторжествовали над болезнью. Я доволен результатом.

— Что же нужно делать теперь? — спросила сестра.

— Больше ничего. Ей необходимо лишь спокойствие.

Он вышел. Мулине бросился за ним:

— Вы уверены в том, что только что сказали?

— Нет, — ответил доктор, — вам, как мужчине, я скажу правду: она не проживет более двух часов.

— Но разве выздоровление невозможно?

— Если это и бывает, то так же редко, как и при холере. Здесь она свирепствует особенно ужасно, и наука бессильна в этом случае.

Мулине вернулся и снова сел у постели Марго.

— Ну, — сказала она ему, — теперь вам известно все? Он, наверное, сказал вам правду? Мое положение безнадежно… О, не ободряйте меня — это бесполезно. Вы знали меня ребенком, и вам известно, что я никогда не теряла присутствия духа. Быть может, это было моим единственным хорошим качеством, и я сохраню его в эту минуту.

Марго с трудом переводила дыхание, голос ее становился хриплым, она едва могла выговаривать слова. Фразы выходили у нее отрывочными, тем не менее рассудок оставался ясным. По-видимому, больше всего в эти минуты Марго беспокоила мысль о ее обезображенной внешности.

— Это небесное правосудие, — молвила она, — наказывает меня, поражая так жестоко мою красоту, которой я прельщала… Она была причиной моих проступков… моих преступлений… Я обезображена… Я ужасна… Но я заслужила это… Паскуаль, Мулине — вы отомщены… Мулине, который так любил меня и которого я так много заставляла страдать!.. Где ты, Мулине? Ты здесь?.. Да, я вижу еще тебя… Ты потерял свою последнюю надежду, мой бедный друг!.. Я умираю, когда решилась наконец сделать тебя счастливым… Вот тебе моя рука, это все, что я могу тебе дать… Возьми ее, если она не пугает тебя.

Она замолчала. Через несколько минут Мулине услышал, как она проговорила со злой усмешкой:

— И меня называли гордской Венерой! Ах, если бы меня видели в эту минуту!

Началась предсмертная агония, однако сознание не оставляло ее и в этот последний час. Она крепко поцеловала поданное ей священником исправительного дома распятие и, даже задыхаясь, не переставала повторять следующие слова:

— Паскуаль, Мулине, Бригитта, все вы, простите меня! Простите!

Она скончалась. Мулине не проронил ни одной слезы. Он, казалось, оставался совершенно спокойным. Подойдя к сестре Марии, он спросил ее:

— Сестра, когда состоятся похороны?

— Завтра утром, — ответила она. — Здешний климат не позволяет дольше держать покойников.

— Где находится городское кладбище?

— У нас нет его вовсе. Покойников относят к реке, кладут на барку, которая отвозит их за несколько лье отсюда, — море служит им могилой.

— Я желал бы заказать покойнице свинцовый гроб, — сказал Мулине. — Будьте так добры, сестрица, распорядитесь, чтобы изготовили его. Вот вам деньги, не жалейте ничего.

Всю ночь провел он, стоя на коленях около тела Марго, не сводя с нее глаз. Около нее горели свечи. Наутро он сам положил ее в гроб и помог нести его до часовни. Здесь он простоял всю службу, не обнаружив ни признака волнения. Затем изъявил желание ехать на барке, на которой в эту минуту было все, что он имел дорогого в жизни. Отъехав на два лье от города, лодочник, правивший баркой, перестал грести и, положив весла, сказал:

— Бесполезно плыть далее, река здесь достаточно глубока. Не поможете ли вы мне спустить тело в воду?

— Извольте, — ответил Мулине.

— Возьмите веревку и пропустите через кольца с вашей стороны — таким образом гроб легче сойдет в воду.

Мулине наклонился и с минуту простоял на коленях, не вызывая подозрения лодочника, который думал, что тот молится. Затем они спустили гроб с барки, и он стал тихо скользить по веревкам. Вот он уже коснулся воды, начал погружаться, тонуть и затем вдруг увлек за собой Мулине — тот привязал веревку к своим ногам.

Бедняга не захотел пережить Марго. Он умер так же, как и жил — привязанным к ней. Обыкновенно к покойнику прикрепляется балласт или ядро, чтобы он падал на дно и не мог выплыть оттуда. Мулине привязал себя к ее гробу.