Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе - Марриет Фредерик - Страница 27

Вы слышали, что сказали наши лазутчики: они были бы съедены кайюгами, если бы не наши гости, которые спасли не только жизнь четырех человек, но и честь племени. Мне нет надобности говорить более: я знаю моих молодых людей; я знаю моих воинов; я знаю, что они любят этих иностранцев, как вождей и братьев. Я сказал.

Окончив речь, он медленно вышел из помещения совета, и все последовали за ним на зеленую лужайку перед деревней. Тут главные вожди и воины племени торжественно приветствовали нас, а затем вошли в новую палатку, поставленную для нас посреди их главной площади. Мы нашли здесь шесть превосходных лошадей в богатом убранстве, привязанных к кольям палатки; это был подарок вождей. В нескольких шагах от входа висел на четырех шестах огромный щит с изображениями бобра, орла и медвежьих лап — первый тотем для меня, второй для Габриэля, третий для Роха. Мы поблагодарили наших гостеприимных хозяев и пошли отдохнуть в наше богатое и изящное жилище.

На другое утро мы проснулись как раз вовремя, чтобы видеть церемонию отъезда; воины, уже на конях, ожидали вождя. Под нашим щитом лежала сотня копий, обладатели которых принадлежали к тому роду, представителей которого мы освободили из плена. Спустя несколько минут они появились на площади на конях и в полном вооружении, готовые поступить под нашу команду. Мы решили, что для увеличения нашего авторитета в глазах индейцев будет полезно, если мои друзья примут участие в экспедиции, и когда появился вождь, окруженный старейшинами племени, Габриэль подошел к нему.

— Вождь, — сказал он, — и мудрые люди храброго народа, вы почтили нас доверием, которым мы гордимся. Овато Ваниша заслужил его, потому что он могущественный человек в своем народе, но я и мой товарищ не вожди. Мы не отказываемся от предложенной вами чести, но мы должны заслужить ее. Молодой бобр останется в деревне учиться мудрости у ваших старых людей, но орел и медведь должны и хотят сопровождать вас в вашем походе. Вы дали нам храбрых воинов, которым будет обидно оставаться дома; мы последуем за вами.

Это предложение было встречено одобрительными восклицаниями, и вскоре храброе войско двинулось в поход.

До этой экспедиции кайюги были сильное племя, о котором почти ничего не было известно путешественникам. По своим обычаям и образу жизни они походили на клубов, истребленных оспой в области Колорадо. Они вели бродячую жизнь в степях, но были слишком трусливы, чтобы с успехом воевать, слишком неискусны в охоте, чтобы окружить себя довольством. Подобно клубам, они были каннибалы, хотя, кажется, не ели белых людей. Лошадей у них было немного, да и те краденые, так как испытывая почти хронический голод, они не разводили их, а убивали и съедали жеребят. Все племя вряд ли обладало полудюжиной ружей; большинство было вооружено дубинами, луками и стрелами. Некоторые старики-команчи говорили мне, что область кайюгов изобилует золотом.

Пока я жил у команчей, ожидая возвращения экспедиции, со мной случилось несчастье, едва не стоившее мне жизни. Узнав, что в небольшой речке, милях в двадцати от деревни, водится хорошая рыба, я отправился туда верхом, намереваясь провести там ночь. Я захватил с собой буйволовую шкуру, одеяло и котелок и за два часа до захода солнца был на месте.

Так как погода стояла сухая, то я не мог накопать червей и хотел убить птицу или какое-нибудь маленькое животное для наживки удочек. Птиц мне не попалось, и я решил поискать кролика или лягушку. Чтобы не терять даром времени, я развел костер, подвесил над ним котелок с водой, разостлал буйволовую шкуру и одеяло, положил в изголовье седло и пошел искать наживку и сассафрас, чтобы сварить чай.

Разыскивая сассафрас, я заметил птичье гнездо на невысоком дереве подле потока. Я взобрался на дерево, нашел в гнезде двух птенцов и положил их в карман куртки, а затем, уцепившись руками за нижнюю ветку, соскочил на землю. Едва мои ноги прикоснулись к земле, как я почувствовал под мягкой подошвой моего правого мокассина что-то живое, шевелящееся. Взглянув вниз, я увидел большую гремучую змею, голова которой торчала из-под моего мокассина.

Сердце у меня замерло, и я на минуту оцепенел. Змея высвободилась, почти мгновенно обвилась вокруг моей ноги и укусила меня раза два или три. Острая боль привела меня в себя, но было уже поздно. Я увидел, что погиб; в бешенстве искромсав гадину ножом и вернувшись к костру, я уселся на одеяло перед огнем.

Мысли мои крутились вихрем. Умереть таким молодым и такой собачьей смертью! В моей памяти оживали счастливые сцены моего детства, когда у меня была мать, когда я весело играл среди золотистых гроздьев винограда в солнечной Франции, когда позднее я путешествовал с моим отцом по Италии, Палестине и Египту. Я думал также о шошонах, о Рохе и Габриэле и вздыхал. Это была моральная агония, так как физическая боль прекратилась, и моя нога онемела от паралича.

Солнце садилось, и багровые полосы заката напоминали мне, что и мое солнце скоро закатится; и жгучие слезы покатились по моим щекам, так как я был молод, очень молод, и не мог найти в себе достаточно мужества и покорности судьбе, чтобы спокойно умереть такой ужасной смертью. Будь я ранен в бою, во главе моих храбрых шошонов, я встретил бы смерть равнодушно; но умереть бесславно, как собака! Это было ужасно. Я опустил голову на колени и думал о том, как мало мне остается жить.

Из этого оцепенения вывела меня моя лошадь, которая подошла ко мне и стала лизать мне шею. Верное животное чувствовало, что что-то обстоит неладно, потому что на закате солнца я обыкновенно чистил его, распевая испанские романсы или индейские военные песни. Оно понимало, что я страдаю и по-своему выражало мне свое сочувствие.

Оглянувшись на нее, я заметил неподалеку от себя несколько кустиков змеиной травы, сок которой считается противоядием против укуса гремучей змеи. Я хорошо знал это растение, но не верил в его целебные свойства. Однако утопающий хватается и за соломинку. Напрягая все свои силы, я добрался до травы и выкопал два или три корня.

Эти коренья я изрезал на мелкие куски и бросил их в воду, кипевшую в котелке. Вскоре получился темно-зеленый отвар, который я выпил; он был щелочного вкуса и отзывался смолою. Затем я разрезал мокассин, так как снять его было невозможно с распухшей почти вдвое против обыкновенного размера ноги, и, пожевав корней, приложил их к укушенным местам и обвязал шарфом и носовым платком. После этого я снова наполнил котелок водой и полчаса спустя выпил вторую порцию горького отвара. Минуту спустя я почувствовал головокружение, за которым последовал обильный пот, а затем в глазах моих потемнело, и я потерял сознание.

На следующее утро меня разбудила лошадь, снова лизавшая мне лицо. Я удивился, почему проснулся так поздно. Голова моя страшно болела, и я убедился, что жгучие лучи солнца уже часа два припекали мое незакрытое лицо. Не сразу я собрался с мыслями и сообразил, где нахожусь. Наконец, воспоминание о вчерашнем происшествии пробудилось во мне, и я пожалел, что не умер во время своего обморочного состояния, так как приписывал свою слабость действию яда и не сомневался в близости смерти. А все вокруг меня дышало таким весельем. Тысячи птиц распевали, услаждаясь своим утренним концертом, а тихий ропот потока точно приглашал меня утолить палящую жажду.

Я решил встать и попытаться достать воды; но сначала медленно протянул руку и ощупал колено. Я ожидал найти свою ногу толстой, как бревно; и с радостью, от которой у меня захватило дух, убедился, что опухоль исчезла, и к ноге возвратилась чувствительность. Ободренный этим, я добрался до потока, напился и умылся. Я все еще чувствовал слабость и лихорадочное состояние и знал, что хотя непосредственная опасность миновала, но мне придется еще долго болеть. Я с трудом оседлал моего верного коня, взобрался на него и поехал к команчам. Сознание оставило меня раньше, чем я добрался до деревни. Меня нашли на земле, а моя лошадь стояла подле меня.

Только две недели спустя я очнулся, слабый и изнуренный. Все это время я был на волосок от смерти. По-видимому, к укусу змеи присоединился солнечный удар.