Сто лет назад - Марриет Фредерик - Страница 72

— Чего он вполне заслуживает, — добавил я, — и дай ему Бог долгие годы наслаждаться этим заслуженным счастьем.

— Итак, — продолжал Филипп, — в качестве командира брига я был послан сюда стационером и, получив извещение, что судно, на котором ты сейчас находишься, стояло на якоре в заливе близ Гаваны, пошел туда и встретился с ним. Они подняли испанский флаг, я также; вдруг наступил штиль, и я принужден был остаться на месте в четырех милях расстояния от берега. Вследствие этого меня приняли за другое испанское судно, и тогда капитан этого судна или, вернее, испанский капитан испанского брига сел на шлюпку и приехал ко мне и до тех пор не спохватился о своей ошибке, пока не очутился у меня на борту. Я задержал его и экипаж с его шлюпки. Штиль продолжался до самого вечера, а когда, наконец, поднялся ветерок, то я пошел прямо к берегу, как бы намереваясь бросить якорь. Но так как ветер был слабый, то стемнело прежде, чем я подошел и стал борт о борт с судном моего гостя. Там были страшно удивлены, так как полагали, что их капитан обедает со мной, со своим старым приятелем, капитаном испанского брига, и никто не подозревал, что мы не испанцы; поэтому никто не готовился к сопротивлению. Мы ворвались на палубу и завладели ею прежде, чем испанцы успели схватиться за оружие, и я увел это судно за собой. Когда я вернулся с ним в свой порт, то адмирал дал мне командование им, и я командую им теперь вот уже девять месяцев; однако судно это имеет большие недостатки, и меня призывают обратно в порт. Я шел бы теперь обратно в Англию, если б негодяй, капитан «Транссенданта», не уведомил меня о присутствии в здешних водах пиратских судов, что принудило меня идти сюда, за остров. И мог ли я ожидать, какое счастье ждало меня здесь! Ты не думай, пожалуйста, что я такой эгоист, так как говорю только о себе; я это делаю, так сказать для того, чтобы расчистить поле более интересным для тебя сведениям. Итак, «Эми» прибыла благополучно в Ливерпул со своим ценным грузом, и капитан ее донес, что он оставался на назначенном тобою месте встречи до тех пор, пока налетевший ураган не унес его; когда он после того очутился очень далеко от условного места, то счел себя не в праве оставаться еще дольше в открытом море, имея у себя на борту столь ценный груз, и решил идти как можно скорее в Ливерпул. Он, действительно, был прав, и его образ действий был одобрен мистером Треваннионом, который со дня на день ожидал твоего возвращения. Но вот прошла неделя, а тебя нигде не было видно; в доме все стали очень тревожиться за твою жизнь. За неделями стали проходить месяцы, и все стали высказывать предположение, что твое судно погибло во время того самого урагана, который загнал «Эми» так далеко от ее условного места. Бедняжку Уину, как ты можешь думать, очень ласково и сердечно приняли в свой дом мистер и мисс Треваннион, и вскоре все в доме полюбили это милое, кроткое существо.

Но бедняжка ждала твоего возвращения, тосковала по тебе, томилась ожиданием, а когда ей сказали, что ты погиб, это совсем ее сразило, и она не могла больше оправиться после этого удара. Климат тоже, конечно, отозвался на ее здоровье; зимой она стала кашлять, но мне казалось, что всего более она страдала от того, что утратила тебя. Пробыв года полтора в Англии, она впала в чахотку и умерла.

— Бедная Уина! — сказал я, тяжело вздохнув, — милое, славное существо!

— А знаешь, Александр, я думаю, что это случилось к лучшему! Бедняжка так сильно любила тебя, и если бы она была еще жива и жила в семье мистера Треванниона, и ты, вернувшись, стал бы мужем мисс Треваннион, это сделало бы ее глубоко несчастной, я в том уверен. Хотя самая мысль быть соперницей мисс Треваннион может нам с тобой показаться нелепой, тем не менее она питала к тебе то же чувство, что и твоя невеста, и должна была бы страдать так же, как и всякая другая женщина на ее месте, будь она белолицая или чернокожая, без различия. Вот почему я думаю, что ее преждевременная смерть была счастьем и для нее, и для вас. Я видел мистера Треванниона и его дочь всего только один раз до получения ими твоего письма из Рио, в котором ты их извещал о своих несчастиях и благополучном избавлении от пожизненной каторги. Тогда оба они были очень пришиблены и убиты, и мистер Треваннион говорил о ликвидации всех своих дел и о желании поселиться в своем поместье близ Ливерпуля. Но так как я регулярно переписывался все время с Эми, то узнал, что ее отец поступил именно так, как он мне тогда говорил, и только что прикончил свои дела, когда пришло твое письмо из Рио с крупным переводом на Португальский Государственный банк. Надо ли тебе говорить, как велика была при этом радость Эми. Она быстро стала поправляться, а отец ее пожалел, что поторопился ликвидировать свои дела, так как желал перевести их все на тебя. Деньги, присланные тобою из Рио, он считал твоими; кроме того, все это время он откладывал из всех доходов и барышей причитающуюся тебе долю. Он, конечно, не знал, что ты носишь на себе алмаз такой невероятной ценности на виду у всех, и в среде дикарей индейцев, и у английских поселенцев, и даже у пиратов. Что я был не менее рад, чем они, когда узнал содержание твоего письма из Рио, в этом ты не можешь сомневаться, и хотя я должен был как раз в ту пору отплыть в Вест-Индию, все-таки со дня на день ждал получить письмо с извещением о твоем благополучном прибытии в Англию. Представь же себе мое огорчение, когда я, наконец, получил письмо, в котором мне сообщали, что ты не только еще не вернулся в Ливерпул, но вот уже три месяца, как ничего о тебе не слышно. А затем месяц за месяцем я получал все такие же отчаянные, неутешительные письма, в которых мистер Треваннион прямо уже говорил, что шебека, в которой ты отплыл, утонула, и что только одна Эми упорно держится за свою надежду, что ты еще жив. Признаюсь, я тоже считал тебя мертвым, и потому можешь себе представить мою радость, мой неописуемый восторг, когда я увидел на клочке бумаги твою подпись, доказавшую мне, что ты не только жив, но и здесь, на одном со мной судне.

Таков был рассказ брата Филиппа; когда он его докончил, было уже поздно, и все кругом давно спали. Как горячо помолился я в эту ночь Богу за его неизреченное милосердие ко мне!

Когда я проснулся на другой день поутру, Филипп был уже наверху, на палубе, и я пошел туда же.

— Мы скоро будем в Порт-Рояле, — сказал он, — и я надеюсь еще застать там нашего адмирала!

Затем я поговорил немного с офицерами и пошел вниз навестить Топлифта, который не вставал с постели, потому что рана его заставляла сильно страдать. Впрочем, доктор уверял, что он скоро поправится.

— Топлифт, — сказал я — вы не должны ни о чем тревожиться; брат мой обещал, что вы не будете подвергнуты допросу наравне с остальными, и он уверен, что после того, как он объяснит все дело адмиралу, вы получите благодарность за оказанные услуги.

— Благодарность! Вы смеетесь, сэр! Я буду счастлив, если меня не повесят!

— Этого вы не бойтесь, Топлифт, — возразил я, — будьте совершенно спокойны и поправляйтесь скорее!

— Ах, сэр, вы положительно спасли мне жизнь! Ведь если бы вы не приплыли к нам на судно, не было бы никого, кто бы мог сказать хоть одно слово в мое оправдание; никто никогда не поверил бы, что я, в сущности, вовсе не пират, как все остальные на моем судне, кроме разве только тех двух португальцев!

— Если потребуется, они оба будут свидетельствовать за вас, но я не думаю, что потребуется еще чье-либо свидетельство, кроме моего, которым адмирал, вероятно, удовольствуется. Кроме того, я обещал, что впредь вы не будете нуждаться в средствах к существованию, и сдержу свое обещание!

— Благодарю вас, сэр — проговорил Топлифт, — я никогда не забуду вашей доброты ко мне!

Я пожал ему руку и пошел завтракать с братом в каюту.

На другой день мы уже бросили якорь в Порт-Рояле; мой брат отправился с донесением, и адмирал прислал баркас за нашими пленными, кроме Топлифта, которому было дозволено оставаться на свободе и в качестве бесплатного пассажира возвратиться в Англию на судне брата, если он того желает.