Валерия - Марриет Фредерик - Страница 44

— Да, да, Валерия; вы всегда заботитесь о других. Поедемте.

В эту минуту подъехал к нам грум Джервиса и сказал:

— Позвольте вас спросить, кто из вас граф де Шаванн?

— Я.

— От полковника Джервиса, — продолжал грум, подавая ему карточку. — Полковник приказал вам кланяться и просить вас, чтобы вы тотчас дали ему знать, если получите какое-нибудь известие от того господина, которого вы отхлестали; он просит вас не считать его за благородного человека; полковник может доказать это и заставить его молчать.

— Благодарю, — отвечал граф. — Кланяйся от меня полковнику и скажи, что я ему очень обязан за внимание. Завтра поутру я явлюсь к нему сам.

Грум уехал.

— Видите, мосье де Шатонеф, — сказал граф, — вы не должны считать этого негодяя чем-нибудь порядочным.

— Разумеется! — сказал Лионель, и вслед за ним все мы повторили: разумеется!

Скоро мы прибыли в Кью и только что поспели к обеду. Предметом разговоров были события этого дня, героем — граф.

На следующее утро я с Августом возвратилась в город. Шаванн уехал из Кью после обеда.

Согласно моему обещанию, я тотчас же отправилась к Адели и застала ее одну, в очень веселом расположении духа. Она говорила, что она счастливейшая из женщин, и желала только увидеть меня замужем.

— Лучше предоставьте это судьбе, — отвечала я. — Суженого конем не объедешь. Спешить или оттягивать, выйдет одно и то же. Каролина тоже говорит, что она счастлива; я вам верю, потому что муж ваш мне очень нравится.

— Очень рада это слышать. Вы тоже его очаровали. Но кто же граф де Шаванн, о котором он прожужжал мне уши? Он говорит, что это единственный француз, который достоин быть англичанином, — а выше этой похвалы он не может себе ничего вообразить. Кто же этот граф, Валерия?

Я отвечала ей, что знала.

— Ну, и что же? — спросила Адель.

— Ну, и — ничего, — отвечала я.

— Не секретничайте с друзьями, — сказала она, глядя на меня серьезно. — Я от вас не скрывалась, и вы помогли мне советом. Будьте же и вы со мною откровенны.

— Я люблю вас, Адель, и у меня нет от вас секретов. Мне нечего от вас скрывать.

— Нечего? А граф?

— Что ж граф?

— Вы не думаете сделаться графиней?

— Нет.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Этого я не понимаю. Из слов мужа я заключила, что это уже решенное дело.

— Полковник ошибается. Тут ровно ничего нет, ни решенного, ни нерешенного

— И вы его не любите? Он вам не нравится?

— Нравится как приятный собеседник часа на два и как благородный человек.

— Так отчего же не полюбите вы его и больше?

— Я буду с вами откровенна, Адель. Я вовсе не думаю о том, могу ли я его любить или нет. Он никогда и ничего не говорил мне о любви, а не мне же заводить об этом разговор.

— Понимаю, понимаю. Но, будьте уверены, он заговорит. Что вы ему тогда ответите?

— Тогда подумаю.

— Это значит, вы скажете да. Только обещайте мне обратиться ко мне, если вам понадобится моя помощь. Я сделаю для вас все, что могу, по первому слову; муж мой также; вам обязаны мы нашим счастьем.

— Извольте, обещаю.

— Так довольно же; ни слова больше об этом. Пойдемте ко мне в комнату, я отдам вам письмо и подарки мадам д'Альбре. Знаете ли, Валерия, она обласкала нас как нельзя больше. Она, кажется, раскаивается в своем поступке против вас.

— А знаете ли вы, что человек, которого граф прибил хлыстом, ее бывший муж, господин Г**?

— В самом деле? Он не простит вам до гроба. Джервис думал, что он никому из вас не известен по имени. Но стоит ли думать об этом негодяе? Вот вам письмо мадам д'Альбре.

Письмо было ласково, как нельзя более. Она благодарила меня за знакомство с Джервисами, и надеялась встретиться со мною когда-нибудь, когда все прошедшее будет забыто, и я займу почетное место в обществе моей родины. В заключение она прибавляла, что по странному стечению обстоятельств узнала, что мать моя серьезно больна и, вероятно, проживет недолго.

Я продолжала читать.

«Обстоятельства не оправдывали ваш поступок, — писала, наконец, мадам д'Альбре, сделавшая мне так много зла своими советами в моей неопытной юности, — и едва ли хорошо сделали мы, что так долго скрывали истину и заставляли страдать ваших родителей. Матушка ваша никогда мне этого не простит. Но несмотря на ее гнев, я не могу хранить дольше тайну. Действительно, если только это можно сделать без опасности, известите о себе родителей и даже, советую вам, приезжайте к умирающей матери. Надеюсь, возвратившись во Францию, вы будете считать мой дом своим».

Я решилась ехать с Августом; Адель была того же мнения. Но прежде я решила посоветоваться с братом и Сельвином. В тот же вечер, когда Жиронаки удалились, я заговорила с Августом о поездке, но он прервал меня:

— Выслушай прежде, что я тебе скажу, и говори откровенно, без ложной стыдливости. Не одна поплатилась за это счастьем; а тебе, с кем же тебе говорить здесь откровенно, если не со мною?

— К чему это предисловие? Я, разумеется, буду отвечать тебе откровенно.

— Нравится тебе граф?

— Какой вопрос? Ну — да.

— Любишь ты его?

— Он ни слова не говорил мне о своей любви. Я не знаю, любит ли он меня, и не имею причин предполагать это.

— Не имеешь причин! Но все равно. Если бы он любил тебя, согласилась бы ты выйти за него замуж?

— Он говорил тебе об этом, Август, он говорил!

— Ответ я читаю у тебя в глазах. Да, он говорил и просил у меня позволения обратиться к тебе.

— А ты. ..

— Я отвечал, что у меня об этом нечего спрашивать позволения, и что я посоветую тебе послушаться собственного сердца.

— Ты отвечал, как добрый брат. А он?

— Спросил, что думаю я о твоих чувствах? Я отвечал, что сердце твое, сколько мне известно, не принадлежит никому, и что он может попытаться завоевать его. Я заметил ему, между прочим, что он полюбил тебя слишком скоро, и что любовь его поэтому, вероятно, не прочна. Но в этом я ошибся. Он уверил меня, что полюбил тебя сначала не за красоту, а за мужество, твердость и постоянство в несчастиях. Он знает почти все обстоятельства твоей жизни. Признаюсь тебе, мне очень нравится, что он смотрит на брак с серьезной точки зрения.

— Мне тоже. Но мне хотелось бы и о нем узнать побольше, то есть, о его характере и взглядах.

Август посмотрел на меня с удивлением.

— Что за положительная женщина! — сказал он. — Знаешь ли, мне кажется, что ты немножко. ..

— Холодна? — добавила я, обнимая его. — Нет, нет. Но я так долго принуждена была опираться сама на себя, что привыкла рассматривать вопросы со всех сторон и не давать воли чувствам, пока их не одобрил рассудок. Вспомни и то, Август, что ведь от этого шага зависит счастье всей моей будущей жизни.

— Ты права, Валерия. Скажи же мне, любишь ты его?

— Да. Он единственный человек, о котором я могу думать, как о муже, и готова за него выйти.

— Он как будто предвидел все это. Он показывал мне письма своих старинных друзей, в особенности , почтенного священника и воспитателя его, живущего в Гендоне; он ведет с ним переписку с самых юных лет, и уже это одно говорит в его пользу. Из писем старика видно, что он считает своего воспитанника за образец честности и благородства. Граф предложил мне ехать с ним завтра в Гендон и лично расспросить о нем священника.

— Я тоже думаю, что все это говорит в его пользу, — отвечала я, — поезжай и повидайся с его воспитателем. А я между тем отправлюсь в Кью и посоветуюсь с Сельвином. Завтра вечером я готова буду выслушать графа.

Август справедливо заметил, что я девушка положительная; а я прибавлю, что мне никогда не приходилось жалеть об этом. Чувствами всегда должен управлять рассудок.

В заключение разговора я показала Августу письмо мадам д'Альбре, и мы решили, что по приезде во Францию он тотчас же известит обо мне отца, предоставив на его усмотрение, сообщить ли это родным или нет.

Рано утром на следующий день я уехала в Кью; все удивились моему раннему приезду. Когда я сказала, что приехала поговорить с судьею о важном деле, он попросил меня отослать мой экипаж в город и поехать с ним. — Так мы убьем двух птиц одним зарядом, — сказал он. — Будем ехать в суд и говорить о деле.