Дочки-матери. третий лишний? - Эльячефф Каролин - Страница 36

Бальзак до тонкостей разбирается в страданиях матери, но он все же пытается объяснить, что она сама несет ответственность за все несчастья, что с ней происходят: «Госпожа д'Эглемон собственными руками возвела стены своей темницы, сама себя замуровала в ней, чтобы там же и умереть, видя, как губит свою прекрасную жизнь ее Мойна, ее гордость, ее счастье и утешение, ибо жизнь Мойны была для нее в тысячи раз дороже, нежели ее собственная. Ужасные, невероятные, невыразимые страдания! Бездонная мука!» Это страдание и наслаждение всех тех, кто ставит свое счастье в зависимость от любви, которая не может быть разделена. Но почему же тогда, став взрослой, Мойна не может вернуть матери такую же любовь? Именно потому, что таким образом она смогла избежать во взрослом возрасте, – очевидно, благодаря тому, что у нее был отец, и даже два, – ситуации платонического инцеста, в которую мать заключила ее в детстве.

Это пример относительно счастливой судьбы для дочери и совершенно ужасной для матери. Так может быть в любых парах «мать-дочь», когда дочери (в противоположность героине романа и фильма «Пианистка» пьесы «До конца» Томаса Бернхарда) удается освободиться от материнской власти, выйдя из детского возраста. Дочь, став взрослой, освободилась от материнского захвата, мать уже не может занимать прежнего подчиненного положения: застывшая в своей материнской привязанности, она становится полностью зависимой от расположения дочери, которая ищет возможности отделиться от матери, не дать ей вновь захватить себя. В таком варианте возможна только ситуация неравенства: абсолютно всемогущей матери, которая установила отношения платонического инцеста с маленькой девочкой, соответствует немощная мать, пытающаяся вновь вернуть дочь в сферу своего влияния. Ее зависимость порождается покорностью, которая только раздражает дочь, не находящую больше в этой слабосильной матери того, что питало восхищение маленькой девочки своей всемогущей матерью. Дочь не слишком сопротивляется искушению взять реванш, оскорбляя в ответ ту, что была когда-то всемогущей, но позже навсегда избрала подчиненное положение.

Эта инфернальная связь заманила в ловушку обеих. На дочери лежит ответственность за множество мелких унижений, знаменующих подчинение матери – во всех смыслах слова, потому что мать хотя и занимает подчиненное положение, но подчиняется добровольно. Мать, постоянно сносящая отказы дочери, все-таки получает удовольствие от чувства вины, которое внушает ей – единственная сохранная связь. В отношениях женатой пары такая ситуации создает невротический узел, единственное разумный выход из которого – развод. Но мать и дочь не могут развестись: даже разрыв отношений по инициативе дочери будет всего лишь радикальным продолжением этой безжизненной связи. Если попытаться продолжать обращаться с матерью, как подобает дочери, на равных, несмотря на ее добровольное подчинение, вряд ли это удастся, так как мать сама подчиняется, превратив дочь в единственный объект своей любви, а ее дела и поступки – в уникальный смысл своего существования. Дочери не остается ничего иного, кроме ненависти, которая, как мы уже видели, становится единственно возможным разделителем матери и дочери в их раз и навсегда установившихся отношениях: разделителем, безусловно, эффективным, но разрушительным, как для одной, так и для другой.

Бальзак замечает: «Возможно, люди не должны судить, кто прав, кто виноват, – мать или дитя. Над их сердцами есть лишь один судья. Этот судья – Бог». Как ни грустно, но в данном случае люди вспоминают о «Боге» вместо того, чтобы вспомнить о том необходимом третьем, который всегда отсутствует, когда речь идет об отношениях подобных пар – матери и дочери, то есть об отце.

Бывает так, что мать взрослой матери умышленно разыгрывает карту своей подчиненности, действительной или мнимой, чтобы покрепче привязать к себе дочь. Чувство вины в этом случае может сыграть свою роковую роль, помешав дочери избегнуть материнского захвата. Во-первых, потому что младшие в принципе должны помогать старшим, во-вторых, из-за обязанности сильного по отношению к слабому, ну и, наконец, у каждого человека, просто потому что он был рожден, есть «долг жизни» перед матерью. Между страхом не вернуть этот долг или не выполнить обязательства и подчиниться собственной матери существует та же разница, что и между объективной зависимостью и злоупотреблением подчиненностью. Какой бы банальной не казалась эта ситуация, это ничуть не облегчает бремя взрослых дочерей, которые стали в большей или меньшей степени рабынями собственных матерей.

Иногда для того, чтобы дочь могла пожаловаться кому-либо, необходимо, чтобы она, прежде всего, преодолела чувство вины перед матерью за то, что не соответствует ее запросам, или не способна ответить ей любовью, а лишь помогает ей материально, а иногда даже доверяет уход и заботу до конца ее дней третьим лицам за соответствующее вознаграждение. Как правило, дочь при таких взаимоотношениях с матерью решительно отказывает ей в любви. Вот почему посторонние наблюдатели чаще оказываются свидетелями ситуаций, когда мать злоупотребляет своим подчиненным положением. Так, например два главных персонажа фильма Кшиштофа Кисловского «Три цвета: Красный» (1994), молодая манекенщица (Ирен Жакоб) и судья на пенсии (Жан-Луи Трентиньян), нелегально подключившись к телефонной линии соседей, подслушали следующий диалог, одновременно банальный и ужасный:

«– Я легла и не смогла заснуть, всю ночь проворочалась в постели, и сейчас еще верчусь. Я не успела сходить за продуктами.

– Ты меня огорчаешь, мама.

– Но у меня не осталось молока и закончились багеты!

– Но как же так, мама, ведь я только вчера все тебе купила и оставила в холодильнике.

– Я уже все съела.

– Мама, перестань! Не могла же ты съесть семь багетов за четыре дня! Я уже устала от твоих выдумок!»

Мужчина комментирует, а его соучастница внимательно слушает: «Дело не в том, чтобы пойти и купить то, что нужно этой пожилой даме, у нее есть все, что необходимо! Единственное, чего она действительно хочет – так это видеть свою дочь, но дочь этого не хочет. Она уже приезжала не менее пяти раз, когда мать симулировала сердечный приступ. Когда она будет умирать, мне придется вызывать ее дочь, иначе она просто не поверит. Дочь вообще больше ей не верит.»

Дочь больше не верит матери, которая то и дело зовет ее на помощь, – но неужели она и в самом деле способна не приехать на ее зов? А если вдруг такое случится, каким тяжким чувством вины придется ей заплатить за свое пренебрежение к матери, когда настанет ее смертный час? В этом и заключается парадокс: в противоположность власти мужчин, основанной на силе и превосходстве, всемогущество матерей никогда не бывает столь действенным, как в ту пору жизни, когда они наиболее слабы, зависимы и покорны. Захват матерями своих детей в плен, и в особенности дочерей, на долю которых, как правило, выпадают материальные хлопоты о старших, находится в прямой зависимости от подчиненного положения матери. Так развивается тонкая диалектика власти между стареющими матерями и их взрослыми дочерьми: первые с помощью всяческих капризов пытаются продлить свою власть над дочерьми, а тем, благодаря своему смирению, удается изменить смысл происходящего на противоположный и доказать свое превосходство, что позволяет им избежать упреков и выйти из сферы материнского влияния.

Существует менее изящная возможность для дочери избежать материнского захвата – отвергать до последнего подчиненность матери, при этом желать ей, пусть даже большую часть времени бессознательно, – смерти.

Глава 15. Ревнивые матери

«Знаете ли вы, как часто, когда Октав мне говорил все эти тысячи пустяков, которые ничего не стоят, но бывают самыми главными в жизни, я видела, что его пальцы гладят волосы моей дочери, и мне приходилось изо всех сил бороться с самой собой, иначе мне пришлось бы просто ее убить». («Все, что у них осталось» Жюль Барбе д'Оревильи (1883).