Поэтический космос - Кедров Константин Александрович "brenko" - Страница 20

20

Позднее об этой бесконечной бездне, о «жерле вечности», пожирающей человека, скажет Ф. Тютчев:

Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.

Бог приковал к скале Прометея не за обычный огонь, дарованный человеку, а за тайные знания. Прометей открыл людям тайны мистерий, а мистерии научили человека не бояться смерти.

Внутренний огонь бессмертия, возженный в человеке, никогда не угасал в поэзии XIX столетия. «Угль, пылающий огнем» озарял карамазовскую бездну, разгоняя тьму. Кстати, фамилия Карамазов содержит тюркский корень «кара» — черный, темный.

Понадобилось, конечно время, чтобы «угль» в груди пушкинского пророка разгорелся настолько, что стал «сильней и ярче всей вселенной»:

Не тем, господь, могуч, непостижим Ты пред моим мятущимся сознаньем, Что в звездный день твой светлый серафим Громадный шар зажег над мирозданьем, И мертвецу с пылающим лицом Ты повелел блюсти твои законы, Все пробуждать живительным лучом, Храня свой пыл столетий миллионы. Нет, ты могуч и мне непостижим Тем, что я сам, бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной. (А. Фет)

Но Фету принадлежит и другое стихотворение, которое привело в смятение Льва Толстого.

Проснулся я. Да, крыша гроба. — Руки С усилием я простираю и зову На помощь. Да, я помню эти муки Предсмертные. — Да, это наяву! — И без усилий, словно паутину, Сотлевшую раздвинул домовину… Ни зимних птиц, ни мошек на снегу. Все понял я: земля давно остыла И вымерла. Кому же берегу В груди дыханье? Для кого могила Меня вернула? И мое сознанье С чем связано? И в чем его призванье? Куда идти, где некого обнять, Там, где в пространстве затерялось время? Вернись же, смерть, поторопись принять Последней жизни роковое бремя. А ты, застывший труп земли, лети, Неся мой труп по вечному пути!

Отвечая Фету, Лев Толстой писал: «Вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. Я бы не захотел обратно в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не кончено… Для меня остаются отношения к богу, к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит».

В 60-х годах XX века спор о бессмертии человека внезапно вспыхнул на страницах газет. Разговор начал поэт Илья Сельвинский. В последние годы жизни он написал цикл стихов, где утверждал, что с точки зрения вероятности во вселенной вполне может повториться то же самое сочетание элементарных частиц, а значит, каждый из нас может появиться в мироздании снова.

А я поет. Я верую в бессмертье, Оно не в монументах, не в статьях, Что мне до них, когда не бьется сердце И фосфор загорается в костях?.. Мы с вами — очертанья электронов, Которые взлетают каждый миг. А новые, все струны наши тронув, Воссоздают мгновенно нас самих… Так, значит, я, и ты, и все другие — Лишь электронный принцип, дорогие,— Он распадется в нас — и мы умрем, Он где-нибудь когда-нибудь сойдется, И «я» опять задышит, засмеется В беспамятном сознании моем.

Сельвинского стали упрекать в мистике, в уступках идеализму. Отвечая своим критикам, поэт привел такие аргументы в защиту своего образа бессмертия.

Вера в бесследное исчезновение человека в мироздании возникла сравнительно недавно под влиянием ньютоновской картины мира. Время показало, что мы живем не во вселенной Ньютона, а во вселенной Эйнштейна. Между тем все наши представления об отношении человека и вселенной формировались в школьные годы именно по ньютоновским нормам. Не пора ли пересмотреть их и на духовном уровне?

В русской литературе человек — существо космическое, неразрывно слитое со всем мирозданием.

Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я только называюсь… Мысль некогда была простым цветком, Поэма шествовала медленным быком; А то, что было мною, то, быть может, Опять растет и мир растений множит.

Автор этих строк Николай Заболоцкий вел переписку с К. Э. Циолковским, внимательно следил за развитием научной мысли и пришел к тому же выводу, что и поэт Илья Сельвинский: человек бессмертен, ибо он неотделим от создавшей его вселенной.

Есть еще одна форма бессмертия, о которой не знали раньше, неразрушимость наследственной информации о человеке — генетическое бессмертие.

Мой предок пещерный! Ты — я, Я факт твоего бытия. Мы признаки сходства несем В иероглифах хромосом, Где запрограммировал ты Бесчисленных внуков черты… И пусть, когда няням вручат Моих пра-пра-пра-правнучат,— Я буду, как соль, растворим В бегущих из разных сторон В мальчишках и девочках всех И вкраплен в их игры и смех… И дней твоей жизни не счесть, Пока человечество есть! (С. Кирсанов)

Генетический код действительно един у всего живого: у птиц, у животных, у человека. Расшифрован он недавно, а вот стихотворение Н. Заболоцкого «Метаморфозы» написано задолго до его открытия:

«И то, что было мною, то, быть может, сейчас растет и мир растений множит». Теперь это не только поэтическая метафора, но и научная аксиома.

Вспомним теперь строки Тютчева: Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык…

А поэтическая мысль Фета о звездном огне в человеке, который «сильней и ярче всей вселенной»? Она сегодня тоже не только метафора. Красная кровь, текущая в наших венах, обязана своим цветом железу, а все железо, которое есть на земле, по сообщениям астрономов, возникло в звездном веществе. Мы и сейчас можем видеть на небе свет тех угасших звезд, которые «творили» железо для нашей крови. Звезды взорвались И погасли, а свет от них будет лететь еще миллион лет.