Кубинский зал - Харрисон Колин - Страница 92

И, не снижая темпа, он побежал через отцовское поле. На бегу Джей продолжал думать о том, какой будет его дальнейшая жизнь. Он знал, что у него будут еще девушки. Хранить верность Элайзе он не собирался, во всяком случае – пока. Джей любил ее, но другие девушки и женщины у него будут – их просто не может не быть. Секс оказался вещью слишком приятной, чтобы от нее отказываться. В ту ночь они сделали это дважды, причем во второй раз все происходило значительно дольше, чем в первый. Джей не боялся кончить слишком быстро – он уже научился сдерживаться. В первый раз Элайза была просто влажной, во второй раз она показалась ему горячей и липкой, а затем, когда он вошел в нее, снова стала мокрой. И, на бегу сунув руку в трусы, Джей потер пальцами промежность, потом поднес их к носу. О, этот запах!… Его нужно научиться любить, и тогда он будет очень, очень тебе нравиться. Джею он давно нравился, и сейчас ему было хорошо, как никогда. Его бег был упругим и ровным, его тень на земле двигалась синхронно с ним – рука, нога, рука, нога, – прыгая через ряды темной картофельной ботвы. Боль в боку почти прошла, да и голеностопы, недостаточно хорошо разработанные и обычно требовавшие хорошей разминки, сегодня двигались как хорошо смазанные шарниры.

Думая об этом, Джей внезапно ощущает странный железистый привкус на нёбе и во рту. Потом от едкого запаха начинает резать глаза. Он моргает, спотыкается и замедляет ход, чтобы смахнуть слезы с ресниц. Джею кажется, он больше не может дышать, и он переходит с бега на шаг, потом вовсе останавливается и сгибается пополам. Его тошнит, сердце молотом стучит в груди, глаза жжет словно кислотой. Джей поднимает голову и вдруг понимает, что чувствует запах гербицида. Кто-то оставил включенным разбрызгиватель с паракватом. Джей падает на землю и ползет. «В какую сторону дует ветер?» – пытается сообразить он. Обычно ветер дует с юго-запада, но бывает и так, что он меняет направление на противоположное. «Это ядовитое облако… Я двигаюсь в него или сквозь него?» Открыть глаза и посмотреть Джей не может, кашель буквально рвет грудь на части, обожженные легкие распухли и потеряли эластичность. Только недавно в его груди целиком умещалось все звездное ночное небо, а сейчас он втягивает раскаленный воздух буквально по глотку, как через тонкую соломинку. Голова перестает соображать – Джей чувствует это и пугается. «Нужно выбрать направление и бежать что есть силы, – понимает он. – Это мой единственный шанс». И, приняв это решение, он каким-то образом заставляет себя подняться и – зажмурив глаза и сжав губы – мчится в темноте вперед через низкие картофельные грядки. Бежит он недолго, может быть, секунд пятнадцать, может – тридцать. Ни один человек не может убежать далеко, если его легкие полны паракватом. В конце концов Джей снова падает и остается лежать. Его продолжает тошнить, из носа течет кровь, губы покрыты пеной. Он наполовину мертв, и если есть в небесах Бог или какая-то другая высшая сила, именно сейчас ветер должен перемениться.

Но ветер по-прежнему дует со стороны пролива.

Когда рано утром на него наткнулся один из полевых работников – средних лет негр по имени Хершел, – Джей лежал на земле вниз лицом и был едва жив. Ветер в конце концов переменился, но было слишком поздно. Девятнадцатилетний юноша в расцвете сил валялся в борозде на краю картофельного поля и не шевелился. Ногти у него почернели.

Об этом можно долго думать, представлять себе эту картину, и я представлял – представлял еще долго после того, как Джей закончил свой рассказ.

– Когда через три дня я пришел в себя в больнице, у меня в горле была интубационная трубка… – Лежа на своей койке, Джей играл с вентилем кислородного аппарата, но я заметил, что теперь ему дышится значительно легче. Показатель насыщения крови кислородом дошел до девяноста шести процентов. – Я спросил, где моя мать. Мне сказали, что ее нигде нет – очевидно, она куда-то уехала. Возможно, она понятия не имела, что я попал в больницу. В тот вечер они в очередной раз поссорились с отцом – мама рассердилась на него за то, что он не позволил мне взять один из грузовиков. Я думаю – он ее ударил. Отец мог это сделать, и это никого бы не удивило. У мамы была ее дерьмовая японская микролитражка – двухдверная «тойота». Она села в нее и уехала куда глаза глядят. Даже вещей не собрала – просто взяла и укатила. Потом – много позже – отец признался, что он таки ее ударил…

– Куда же она уехала?

– Я не знаю, и никто не знает. Мне всегда казалось – она поехала жить к своему отцу; в те времена он ворочал какими-то нефтяными делами в Техасе.

– И она ни разу тебе не позвонила, не написала? Прежде чем ответить, Джей сделал одну очень странную вещь. Сунув руку в ящик стола, он извлек оттуда какой-то продолговатый предмет, похожий на сигару. Это и была сигара. Джей сорвал шуршащую целлофановую обертку и откусил кончик.

– Ты собираешься курить?

– Да, мне хочется.

– Хочется?…

– Мне нравится вкус сигар. Я закуриваю одну в месяц. Одной-двух затяжек мне хватает.

Я снова вспомнил ту ночь, когда познакомился с Джеем.

– Это, случайно, не та сигара, которую Элисон дала тебе в Кубинском зале?

– Та самая, Билл. Я приберегал ее для особого случая.

– Для какого именно?

Он посмотрел на меня долгим взглядом:

– Я расскажу тебе то, чего еще никогда и никому не рассказывал. Только сначала открой окно, о'кей?

Окон в комнате было два, одно выходило на улицу, второе располагалось над лестницей, по которой мы сюда поднялись. Я поднял рамы, и в квартиру ворвался холодный ночной воздух.

Джей тем временем сходил в кухонный закуток и, набрав под краном почти полный стакан воды, вернулся к столу.

– Открой и дверь тоже.

Я подчинился. Джей достал ингалятор и несколько раз вдохнул. Когда он отнял от губ трубку, изо рта его вырвалось полупрозрачное облачко лекарства.

– О'кей. – Он придвинул стакан с водой поближе и закурил сигару. Сначала он подул в нее. заставив огонек на кончике замерцать, затем посмотрел на меня, кивнул, набрал полный рот дыма и держал до тех пор, пока его зрачки не начали расширяться. Затем Джей выпустил дым вверх, и он растаял на сквозняке так быстро, что я не успел почувствовать никакого запаха.

– Вот, хорошо… – Он бросил негромко зашипевшую сигару в воду, закрыл глаза и несколько мгновений сидел неподвижно, словно заново переживая те ощущения, которые дал ему сигарный дым. Потом его лицо покраснело. Джей сильно закашлялся и снова вдохнул лекарство из ингалятора.

– Все в порядке… – проговорил он. – Я в норме. Глупо, конечно, можно даже сказать – самоубийственно глупо. – Он раскашлялся сильнее, но лицо его улыбалось. – Ползатяжки, и я… – Джей снова кашлянул. – И я уже разваливаюсь на кусочки. Легочная ткань реагирует слишком быстро. – Он глубоко вдохнул кислород из маски. – Глупо, да, но мне нравится. Это мое единственное баловство, Билл. Ползатяжки раз в месяц – вот все, что я могу позволить себе теперь. – Он смахнул в ящик стола зажигалку, еще раз откашлялся и сплюнул комок мокроты в мусорную корзину.

Я встал, чтобы закрыть окна и дверь.

– Ты что-то собирался мне рассказать.

– Верно. В ту ночь моя мать уехала, и я никогда больше ее не видел. – Джей замолчал, и в глазах его отразилось нечто похожее на изумление чудовищностью и невероятной несправедливостью того, что он только что сказал. – Я, наверное, миллион раз спрашивал отца, куда она могла податься, но все происшедшее так сильно на него подействовало, что он отвечал всякий раз разное: то он уверял, что мама сбежала к любовнику, то говорил, будто не знает, а иногда утверждал, что она вернулась к своему отцу в Техас. Как-то он обмолвился, что запрашивал какую-то информацию в Хьюстоне. Однажды он и вовсе надолго уехал, даже не сказав куда, но я догадался, что он ездил ее искать. Теперь-то я думаю – отец все знал, просто мне не говорил. Возможно, он даже видел маму с другим мужчиной, но и это тоже только мое предположение. Наверняка я ничего не знаю. В последние годы у него было не все в порядке с головой. Когда отец умирал, он заставил меня пообещать: если я когда-нибудь снова увижу мать, я должен сказать ей, что он сожалеет обо всем, что он не переставал любить ее все это время и что он… Черт побери, он умирал совершенно сломленным человеком, Билл! Никому не пожелаешь видеть своего отца в таком состоянии. Его жизнь прошла впустую, он был пьяницей и жалким неудачником. Когда-то у него была и красавица жена, и сын, который, может быть – только может быть! – когда-нибудь стал бы играть в профессиональной бейсбольной лиге, но в одну ночь он лишился жены, а сын его превратился в инвалида, неспособного задуть спичку. И от этого удара он не оправился уже до самого конца.