Презумпция любви - Колесникова Наташа - Страница 47

— Девчонки, имеется вакантное место для поездки со Степой на его дачу в Жуковке. Камин, шашлыки на газоне, если не будет дождя, обеспечены. Кто хочет?

— Давно мечтала побывать в Жуковке, — сказала Женя. — Если без интима — с удовольствием составлю компанию Степе.

— Об этом ты сама его спроси, — с улыбкой сказала Светлана и махнула рукой, подзывая Багрянова: — Степа, иди сюда, я тебе нашла вполне симпатичную пару.

— Только без интима! — сказала Женя.

Багрянов тяжело сопел, переживая неудачу. Столько думал об этом, полночи не спал, представляя, как все у них там будет… И такой облом! Он же почти раздел ее, он видел… Такое разве можно забыть? Усмехнулся, понял, что сегодня лекции не для него. Но все же подошел к девчонкам, сказал, криво усмехаясь:

— С интимом, Женя, и никак иначе. Причем там будет еще одна девушка, если хочешь — поехали.

И внимательно посмотрел на Светлану, как она отреагирует на это? Ведь знает, кто будет «еще одной девушкой» — ее лучшая подруга Варя. Светлана и глазом не повела.

— На такие подвиги меня даже Жуковка не сподвигнет, — ответила Женя.

— Как знаешь, — сказал Багрянов и пошел к выходу.

— Обиделся, — сказала Алевтина.

И все дружно засмеялись. А громче всех Светлана.

Глава 27

«Бойтесь данайцев, дары приносящих», — любил повторять отец. Вот эта присказка и обрела реальные очертания. Из карцера да в «больничку», на кровать с одеялом и простыней. Из мрачной, холодной бетонной клетки — в теплое помещение. С чего бы это? А там Диван с опухшей мордой. Опухоль быстро сошла, могли бы и выпроводить, но ребра сломаны. Так ли это? Вряд ли. Судя по тому, как он наносил удары Ильясу, — в порядке у него были ребра, просто нужен был рядом с ним этот паскудный провокатор. А вернее — нужен был повод, чтобы продлить ему срок. Не получился побег, спасибо Ильясу, получилось другое. И кому какое дело, что на кусачках нет его отпечатков пальцев? Да и откуда они у него могли взяться, если приведен был из карцера? Но что-нибудь придумают, они ж мастера на эти штучки, а он не станет оправдываться. В такой ситуации оправдываться — самого себя не уважать.

Малышев ходил от стены к двери — четыре шага туда, четыре обратно. Холода он не чувствовал, холод был в груди — черная пустота безысходности. Он смотрел на сырые стены отрешенным взглядом и не мог понять: почему в мире так много подлых людей? А с виду все были нормальные. Воронина — большой начальник, явно не дура, но приказала начальнику колонии… Да и тот не дурак, семья у него большая, должен же понимать, что нельзя человека уничтожать ни за что. Про Дивана и говорить нечего, считал его другом, помогал…

А бандит Бадя оказался настоящим, порядочным мужиком. Он, конечно, тупой, но честный. Если считает человека другом — пасть порвет за него любому, что и доказал, избив ночью Дивана. Ильяс и другом-то не был, но понял, что к чему, пытался помочь. Нормальный мужик, да и попал за похожее дело — стукнул ножом козла, который заигрывал по пьяни с его женой. А та, видать, тоже перебрала, кокетку из себя строила, вот Ильяс и не выдержал.

Жив он или нет? Прежде всего хотелось, чтобы выжил, жена мужика раскаялась, ждет не дождется мужа, дети у них. Ну и его судьба, вернее, новый приговор во многом зависит от этого.

Стена — дверь, стена — дверь, пусто и холодно в груди. О Светланке он почти не думал. Решил для себя, что она потеряна раз и навсегда. Теперь недавние планы казались полной чушью — побег, романтическая ночь перед арестом…

Он повзрослел за последнюю ночь лет на десять. Светланка разом вдруг отлетела куда-то в дальние края, где все хорошо, люди нормальные, а если и не очень, так он легко мог поставить их на место. Это было давно, в какой-то другой жизни. В этой все другое. И Светланке в ней просто нет места.

Стена — дверь, стена — дверь… Даже с отцом не хотелось уже встречаться. Он тоже остался в другом мире. Хороший человек, но… ничем не может ему помочь. Значит, нужно самому терпеть, стиснув зубы, терпеть, чтобы потом, когда выйдет на волю, со всеми рассчитаться по полной программе.

Отныне только ради этого он будет жить, бороться за свое существование, терпеть…

Шум за дверью отвлек его на мгновение, Малышев отошел к стене, где вверху было маленькое оконце с решеткой, прижался к ней спиной. Идут предъявлять обвинение? Ну ладно, послушаем. Главное — жив Ильяс или нет.

Дверь открылась, и в клетку уверенно шагнула… Мать Светланки! Вот так новость! Сама приперлась проконтролировать, как продвигается дело, которое она задумала?

— Здравствуй, Александр. Василий Иванович, не могли бы вы оставить нас наедине.

— Помилуйте, Любовь Георгиевна! Этот парень способен на все, что угодно.

— Пожалуйста, я прошу вас — закройте дверь! — жестко приказала Воронина.

Начальник колонии со вздохом выполнил ее приказ. Дверь с лязгом захлопнулась, в карцере остались только они — прокурор и осужденный.

— Тебе привет от Светланы и от отца. Мы приехали вместе с Владимиром Сергеевичем, но его не пустили в карцер, это естественно. Что ты натворил тут? — строго спросила Воронина.

— Ничего, Любовь Георгиевна, — спокойно ответил Малышев.

— Но руководство колонии собирается завести против тебя новое уголовное дело!

— Это их право.

— Александр, я приехала сюда, чтобы перевезти тебя в Москву. Завтра будет рассмотрена апелляция твоего адвоката, есть надежда на твое освобождение. Но теперешняя ситуация…

— Я вам не верю.

— Почему? Это я добилась твоего перевода в лазарет!

— Не сомневался в этом.

— Расскажи, что там случилось. Прошу тебя, это очень важно для принятия решения. Владимир Сергеевич ждет в комнате для свиданий, он очень волнуется.

— Вам я ничего не стану рассказывать. Вы и сами все прекрасно знаете, а отец… мне жаль, что он связался с вами. Наверное, совсем спился… Жаль.

— Александр, как ты можешь?! Черт побери, ты же не враг себе?!

— Я враг вам, потому что люблю Светланку. И вы мне тоже враг. Я не хочу с вами разговаривать. Пусть шьют новое дело, пусть назначают новый срок. Все идет так, как вы и задумали.

Воронина подошла к двери, стукнула в нее, вышла в коридор.

— Я должна поговорить с пострадавшим, — заявила она начальнику. — Немедленно!

— Любовь Георгиевна, это невозможно, он плохо себя чувствует… — сказал Осинин.

— Я сама определю, как он себя чувствует. Вперед, Василий Иванович!

Осинин качнул головой, но вслух не осмелился выразить свое возмущение. Да какое там возмущение — ненависть к ней и зэку, за которого просила! Она выполнила свое обещание, но родственник не добрался до его колонии — был убит при попытке к бегству. Может, она тут и ни при чем, но он во всем винил именно ее. Не позвонила бы со своей просьбой, он бы тоже ни о чем не просил, глядишь, родственник был бы жив. А теперь что ж… Кто-то должен ответить за его гибель! А тут и гадать нечего — тот, о ком она просила, и ответит. И все будет законно, комар носу не подточит. Решил и сделал. Получилось не совсем так, но тоже годится. Не ждал, что она сама тут же примчится, никак не ждал. Откуда только узнала о том, что случилось в лазарете?!

— И подготовьте Малышева к отправке в Москву, — приказала она.

— Не много ли берете на себя, уважаемая Любовь Георгиевна, — недовольно сказал Осинин. — Он в карцере.

Воронина остановилась, в упор посмотрела на начальника колонии:

— С этим будем разбираться, немедленно. А сейчас у вас на столе лежат документы ГУИН. Вас они не убеждают? У меня есть и другие доводы. Местный спецназ готов помочь мне выполнить предписание. К тому же я, как вы могли понять, имею санкцию на полную инспекцию колонии и немедленно встречусь с пострадавшим. Есть еще вопросы?

— Нет. Я готов, так сказать, полностью содействовать… — пробормотал Осинин. — Возможно, мы погорячились с определением степени виновности Малышева.

— Вот это мы и решим.