Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 55

Цезарь в тот вечер был на редкость рассеян и молчалив и едва ли вслушивался в разговоры, уйдя в свои неведомые присутствовавшим мысли или воспоминания. Но когда Кассий спросил у пировавших, кто какой смертью хотел бы умереть, диктатор первым воскликнул:

– Внезапной!

Кассий усмехнулся. У него наверняка чесался язык намекнуть Цезарю, что его желание может исполниться уже завтра и стать действительно полной неожиданностью.

Гай Юлий встал с ложа и приказал рабам сопровождать себя домой. Сказал сотрапезникам, что нездоровится и он хочет лечь отдохнуть перед завтрашним заседанием сената.

Сон не шел к нему. Было полнолуние, и в окно лился призрачный голубоватый свет. Он был назойлив и неприятен. А раньше ему так нравилось смотреть на луну широко открытыми глазами, когда ночевал во время войн в открытой повозке.

Помнились и лунные ночи на Ниле, когда путешествовал на царском корабле. Клеопатра, эта девчонка с мужским умом и крепким характером, вместе с ним тогда наблюдала за ходом светил и объясняла ему премудрости небесной механики. И он восхищен был не столько ее знаниями – обворожительный и нежный голос ее проникал, казалось, во все поры тела, наполнял таким полным душевным наслаждением, какого великий завоеватель никогда не знал.

И его душу в том незабываемом путешествии возвышали не столько искусные ласки неземной девочки-богини, любившей его с умением гетеры, сколько та аура блаженства, витавшая в каждом кубическом сантиметре напоенного восточными благовониями воздуха убранной цветными тканями каюты. Его активный ум и энергия словно бы плавились в этом волшебном воздухе, порывистая стремительность исчезала. Волшебные руки чаровницы, словно из мягкой глины, подобно ваятелю, творили из него иного – влюбленного – Цезаря. Государственные дела и планы военных кампаний витали тогда где-то на заднем плане.

Во время тогдашней большой прогулки по мутной восточной реке он проснулся однажды среди ночи с чувством легкой тревоги на сердце, которая всегда посещала его накануне сражений. Он решил выйти из каюты и проверить посты. Судно было причалено, и ночная тишина не нарушалась шумным дыханием гребцов и всплеском весел. Все было в порядке. Верные легионеры стояли в карауле, как положено по уставу, охраняя его покой и безопасность. После несостоявшегося покушения во время пира в Александрии, задуманного евнухом Потином, он не доверял египтянам. Это было уже в верхнем течении реки. Факелы отбрасывали отблески на темную воду и словно искрящийся черный базальт скал. Он долго тогда смотрел на эту игру света и тьмы. Мириады звезд, словно вколоченные в небо серебряные гвоздики, складывались в узоры южных созвездий. И ему тогда казалось, что звезды манят его к себе, а полная луна словно притягивает всю кровь из сердца, и оно трепыхается в груди, как пойманная птичка…

Сегодняшняя ночь была по ощущениям похожей, но теперь ему очень хотелось, чтобы тоска и тревога ушли вместе с рассветом, и он встал, надеясь за каким-нибудь занятием скоротать время. Подошел к столу, стал перебирать свитки, читая и делая какие-то пометки, но вдруг поймал себя на том, что делает это автоматически. Он бросил все и снова лег, не понимая, что с ним происходит в последнее время. Возраст? Нет, он еще не старик и по-прежнему энергичен, скор на решения, не изменяют ему пока ни память, ни физические силы – он и теперь сможет по целым дням не сходить с коня или шагать вместе с легионами по пыльным пустыням Парфии. О, поскорее бы! Как опостылел Рим с его интригами, врагами и лизоблюдами! Да, делать тут больше нечего и медлить нельзя. Впрочем, к походу все уже готово, и через три дня намечено выступать.

Ох, подумалось, поскорее бы Гелиос запрягал своих коней и нес на землю долгожданную зарю. Припомнился любимый с детства греческий миф о Фаэтоне, сыне лучезарного солнечного бога Гелиоса и Климены, дочери морской богини Фетиды. Однажды сын Зевса и красавицы Ио Эпаф, ставший, по легенде, первым царем Египта, поссорился с Фаэтоном и, чтобы его побольнее уязвить, сказал, что напрасно он верит своей матери, что он сын Гелиоса. Сгорая от ненависти и стыда, Фаэтон бросился к своей матери и спросил, правду ли говорит Эпаф, что он простой смертный, а не сын лучезарного бога. Климена поклялась ему, что его отцом является Гелиос. А если он ей не верит, пусть идет во дворец бога Солнца, и тот сам скажет ему правду. Лучезарный бог поклялся священными водами Стикса, что мать говорит правду, и обещал в доказательство выполнить любое желание сына. Юноша попросил отца, чтобы тот дал ему возможность хотя бы один раз выехать на небо в выкованной Гефестом золотой колеснице и принести людям солнечный свет. Гелиос стал отговаривать сына от этой затеи. Он сказал, что это непростое дело, даже сам Зевс едва ли сумеет с ним справиться. Чтобы принести людям свет, надо сделать не только трудный подъем и спуск на небо и с неба, но и преодолеть по пути много преград, не испугаться и миновать злобных небесных зверей и чудовищ – Тельца, Льва, Скорпиона и Рака; к тому же впряженные в колесницу крылатые кони порывисты, дики и так своенравны, что порой и ему самому с трудом удается направить их верной, лишь ему, Гелиосу, известной дорогой.

Но Фаэтону так страстно хотелось прокатиться на золотой отцовской колеснице по небу, что он стал умолять отца позволить ему это и напомнил об обещании выполнить любое его желание. Поклявшийся священными водами Стикса Гелиос, хоть и предполагал, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, все же, надеясь на чудо, согласился. Натер лицо сына священной мазью, чтобы палящее солнце не сожгло кожу, и, приказав запрячь коней в колесницу, возложил ему на голову сверкавший драгоценностями желанный венец. И сделал такие наставления: не гони лошадей, они сами знают дорогу, не поднимайся слишком высоко, чтобы не опалить небо, и не спускайся слишком низко, чтобы не сжечь землю.

Но не сумел найти Фаэтон на небе верной дороги, не слушались крылатые кони незнакомой руки, а когда увидел страшного Скорпиона, то и вовсе выпустил из рук поводья, и неуправляемая колесница то взмывала к звездам, то приникала к земле, отчего стали гореть поля, леса, пастбища, города и села, стали пересыхать моря, реки и озера, а их обитатели – гибнуть.

Тогда богиня Земли Гея потребовала у Зевса прекратить это безумие. Громовержец метнул в колесницу свою разящую молнию, и вдребезги разлетелась золотая карета солнечного бога, и ее обломки вместе с упряжью разбежавшихся коней разнеслись по всему небу. А сам Фаэтон упал в реку и погиб. Его смерть оплакивали его сестры, дочери Климены, и их слезы, упавшие в воду, по легенде, превратились в прозрачный янтарь.

Цезарь лежал и с горечью думал, не подобен ли и он этому безумному юноше, возжелавшему править колесницей Солнца? Способен ли он принести людям свет всеобщего счастья, знает ли, как привести человечество к всеобщему благу?

В последнее время он все чаще стал сомневаться, что шел верной дорогой, хоть и достиг высшей власти, чего ему страстно хотелось еще в юности. Его неумолимо манила тогда слава благородных древних героев. В мечтах ему рисовалось, что, если он встанет когда-нибудь во главе государства, пусть ради этого надо будет пройти тяжкий и обагренный кровью путь, он никогда не станет преследовать своих соплеменников, если они не пойдут на него с оружием в руках. Не хотел уподобляться Сулле, лившему без нужды кровь римского народа не только в гражданской войне, но и после нее, жестоко расправляясь с уцелевшими врагами. Он и сам чуть было не попал в эти жернова лишь потому, что был женат на дочери Цинны, противника Суллы.

Но теперь он видел, что своим милосердием никого не убедил в своей политической правоте. Все эти бруты и кассии подчиняются ему лишь из страха и в любую минуту готовы отвернуться и предать. Но чего они боятся? Ведь всем очевидно, что Цезарь не покушается на жизни благородных римлян, наоборот, дает им теплые местечки и должности, те самые, что испокон века занимали их прадеды, деды, отцы? Так чем же они недовольны? Понятно – нововведениями. Многим это ударило не столько по карману, сколько по честолюбию.