Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 61

Таким образом, Цицерон вновь, как и во времена Катилины, оказался вершителем судеб и мог вновь, не без оснований, называть себя «спасителем отечества». Сенат после победы над Антонием вручил верховное командование Дециму Бруту, при этом назначил ему триумф. Секст Помпей получил звание командующего флотом, а Октавиану была пожалована так называемая овация или малый триумф. Он настаивал на полноценном триумфе, однако ему было сказано, как в свое время Суллой Помпею, что он еще молод для этого.

Самолюбие Октавиана было оскорблено, да и как политик он понимал, что его хотят использовать как пешку, не допуская до управления государством. Ему, наследнику Цезаря, больно было смотреть, что республиканцы взяли верх и убийцы его приемного отца распоряжаются его политическим наследием. Поэтому он постарался забыть свои обиды на Антония и пошел с ним на сближение, узнав, что еще один цезарианец, Лепид, управлявший Ближней Испанией и Нарбоннской Галлией, кому сенат поручил добить Антония, делать этого не стал, а, наоборот, соединился с ним.

Встревоженный этим сенат назначает Октавиана вместе с Децимом Брутом командовать войсками против Антония и Лепида. Октавиан ставит условие: если ему будет дарована консульская власть. Сенат отказывает. Тогда Октавиан во главе восьми легионов оккупирует без сопротивления столицу, добивается консулата, а также осуждения убийц Цезаря, объявленных вне закона.

Цицерон во время возникшей паники и неизбежных беспорядков куда-то скрылся и лишь затем добился аудиенции у Октавиана, этого «божественного юноши», как он называл его совсем недавно. При встрече наследник Цезаря язвительно заметил великому демагогу, что из всех друзей он явился к нему последним.

После этого состоялось свидание Антония, Лепида и Октавиана в ноябре сорок третьего года под Бононией (нынешняя Болонья), куда каждый из них прибыл во главе пяти легионов. На маленький речной островок соорудили мостик, и по нему первым прошел Лепид и, убедившись в безопасности, махнул Октавиану и Антонию плащом.

Собравшиеся договорились здесь о пятилетнем соглашении, по которому они становятся верховными правителями государства с правом назначать сенаторов и прочих должностных лиц, чеканить деньги и быть верховными судьями без права апелляции. Так возник новый триумвират.

В ближайшей перспективе Лепид получал консульство на сорок второй год, а Антоний и Октавиан отправлялись на войну с Брутом и Кассием, которые сумели собрать на Востоке внушительную армию и чувствовали там себя довольно уверенно, имея материальную базу и человеческие ресурсы. Эти так называемые республиканцы вели себя там как цари и даже чеканили монеты со своим изображением.

Новые триумвиры не пошли по стопам Цезаря, провозглашавшего для своих соотечественников принцип милосердия в гражданских войнах. Обжегшись на молоке, гласит пословица, дуют на воду. Эта политика Цезаря привела к мартовским идам, когда прощенные им помпеянцы его же за это «отблагодарили» хорошо отточенными кинжалами, и триумвиры решили вернуться к методам Суллы. Уже во время встречи под Бононией были составлены первые проскрипционные списки. Новые правители не щадили даже своих родственников: Лепид внес в список своего родного брата Павла, а Антоний своего дядю Луция лишь за то, что они под воздействием демагогических выступлений Цицерона также высказались за признание Антония и Лепида врагами отечества.

В числе первых семнадцати оказался в них и великий оратор. Октавиан не хотел его смерти и лишь на третий день переговоров уступил нажиму Антония и согласился внести Цицерона в списки.

«Во время этих событий, – пишет Аппиан, – в Риме происходили многочисленные грозные чудеса и знамения. Собаки выли все зараз, словно волки, – зловещее предзнаменование, волки – необычайное в городе животное – бегали по форуму. Вол стал издавать человеческие звуки; новорожденный ребенок начал говорить. Из статуй богов одни покрылись потом, другие – кровавым потом. Слышались громкие крики мужчин, бряцание оружия, бег коней, хотя никого не было видно. Вокруг солнца наблюдались многие зловещие признаки; падал каменный дождь, непрестанные молнии поражали храмы и изображения богов…»

Были эти знамения в действительности или это обычный для античных историков мифологический подтекст реальных событий, сказать сейчас невозможно, но то, что вскоре в столице в образе хищных волков появились бряцающие оружием солдаты и стали вершить казни проскрибированных, это факт. Аппиан описывает гибель нескольких должностных лиц и рисует другие яркие картины этой жестокой карательной кампании, при этом приговоренных в первую очередь выдавали дети, хотевшие поскорей завладеть наследством, затем рабы и вольноотпущенники, и лишь в последнюю очередь своих мужей выдавали жены, что тоже вполне понятно.

И здесь невозможно не согласиться с Плутархом, писавшим о триумвирах, развязавших эту кровавую вакханалию, что «они лишились от бешеной злобы способности мыслить по-человечески или, лучше сказать, показали, что нет зверя свирепее человека, совмещающего в себе дурные страсти и власть».

Цицерон в то время находился в своей знаменитой тускульской усадьбе вместе со своим братом Квинтом и племянником. Когда они узнали о своем смертном приговоре, решили бежать к Марку Бруту, где уже находился сын Цицерона.

Но у них было мало денег, поэтому Квинт со своим сыном тайно ушли в Рим, чтобы захватить деньги. В столице, однако, их выдал раб, и оба они были казнены. А Цицерон повел себя как-то странно. Поначалу он сел на корабль и поплыл на Восток, но, добравшись до Цирцея, передумал и пошел пешком по направлению к Риму. Он был в полном смятении и намеревался даже если не вымолить прощения у Октавиана, покончить с собой в его доме, чтобы навлечь на него, по поверью, духов мести. Находясь в полной растерянности, он приказал везти себя морем в усадьбу в Кайету, где у него была другая усадьба. Когда он здесь отдыхал, на него накинулась стая ворон и пыталась стащить с него плащ. Обеспокоенные этим знамением рабы решили спасти своего господина и понесли его в носилках к морю, чтобы посадить на корабль. Но его выдал его вольноотпущенник и ученик по прозвищу Филолог (у Аппиана это какой-то сапожник, клиент Клодия). Убийцы нагнали его и прирезали прямо в носилках. Это случилось седьмого декабря сорок третьего года.

Его голову и правую руку, которой он писал свои пасквили, привезли Антонию, чему тот чрезвычайно обрадовался. Говорят, он поставил голову Цицерона на обеденный стол и любовался ею, а его жена Фульвия, бывшая, кстати, вдовой Клодия, а затем и Куриона, колола булавками язык великого оратора.

В конце концов супруги натешились, и Антоний приказал голову и руку Цицерона «выставить на трибуне над рострами – зрелище, от которого римляне содрогнулись, думая про себя, что они видят не лицо Цицерона, а образ души Антония». Замечательная метафора.

Аппиан по этому поводу заметил, что «посмотреть на это стекалось больше народу, чем прежде слушать его».

Плутарх сообщает и еще один любопытный факт, свидетельствующий, по его мнению, о проявлении Антонием несвойственной ему в целом справедливости: предателя Филолога он отдал жене Квинта Помпонии, и она, помимо прочих изощренных пыток, заставляла молодого человека отрезать от своего тела куски собственного мяса, зажаривать их и съедать.

Как тут не процитировать Цицерона: «О времена, о нравы!»

Триумвиры поделили между собой, конечно же, и провинции. Антоний получил в управление обе Галлии, Предальпийскую и Заальпийскую, Лепид – Испанию и Нарбонскую Галлию, а Октавий Цезарь – Сицилию, Сардинию и Африку. Италия оставалась в общем управлении.

Покойный Гай Юлий Цезарь был обожествлен, а месяц квинтилий был переименован в июль еще при его жизни.

Новые войны требовали денег, поэтому триумвиры обложили сограждан подушным налогом в размере десятой части имущества, то есть десятины. А лучшие италийские земли были отобраны у законных владельцев и переданы ветеранам.