Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 64

Он вершил произвол во всем по собственному усмотрению, и, надо признать, его галопирующие реформы были своевременны и необходимы, и мы об этом уже неоднократно говорили, но их необратимые последствия обернулись бедой для римского народа в уже самое близкое после его смерти время, не говоря о том, что они стали фундаментом империи. Объективности ради можно сказать, что, к примеру, появление новых людей в правительстве и сенате, более одаренных и менее склонных к коррупции и прочим грехам олигархической республики, можно считать благом. Равно как и увеличение числа чиновников облегчало и улучшало состояние государства в сфере судопроизводства, экономического регулирования, порядка в правовой и социальной сферах и так далее – мы об этом уже достаточно распространялись. Но все эти новые люди во власти были назначенцами, они не проходили горнила народного обсуждения и затем голосования, то есть система выборов должностных лиц, главный институт республики, была практически в одночасье ликвидирована. Хотя формально выборы проводились, но Цезарь рассылал по округам (трибам) рекомендации, и они служили мандатом тому или иному намеченному диктатором кандидату. Нечто похожее было и при советской власти в России.

Анализируя источники (основные авторы – Аппиан, Светоний, Плутарх, Цицерон, Николай Дамасский и Дион Кассий), прислушиваясь к их порой противоречивым оценкам как личности Цезаря, так и его деятельности, нельзя не отметить общего – он погубил республику ради царской власти, а уж их оценки – хорошо это или плохо – в этом аспекте дело второстепенное.

Еще интереснее исследовать эту разноголосицу в вопросе: правы ли заговорщики с точки зрения правовой и нравственной? Светоний и Цицерон в целом полагают, что они имели такое право. Дион Кассий и Николай Дамасский, историки, верно служившие своим пером императорам, видят в заговорщиках злодеев, погубивших величайшего властелина. Плутарх же колеблется. Он видит в Цезаре и милосердного, не лишенного чувства справедливости, гуманного правителя, овеянного к тому же воинской славой, но и осуждает его за стремление к царской власти и искоренение республиканских форм политической жизни.

Каково мнение автора этой книги? Спросит читатель, и спросит не без оснований. Позиция Плутарха очень привлекательна, и к ней хочется примкнуть, но все же, хоть заговорщики и не вызывают симпатий, ими двигало, за исключением, быть может, Брута, лишь оскорбленное самолюбие и обиженное тщеславие, они имели моральное право убрать Цезаря с политической арены как тирана, посягнувшего на святые устои республики. Но не с помощью кинжалов, а путем всенародного голосования и принятия более жестких законов по обузданию таких честолюбцев, как Юлий Цезарь. И делать это надо было раньше, прежде чем Цезарь ввел новую модель управления государством, когда бороться с этим уже было практически невозможно, как показало первое же после убийства тирана заседание сената. Но история, как мы все хорошо знаем, сослагательного наклонения терпеть не может, поэтому все гипотетические посылы в прошлое едва ли состоятельны.

Все последующие претенденты на вершину пирамиды, начиная с Антония и Октавиана, знали, что высшая власть должна принадлежать только одному человеку, и она неделима. А прецедент этот в республиканском Риме в полном объеме ввел Цезарь, и все его преемники, гораздо менее милосердные, выполняя его программу абсолютизации власти, творили жестокие преступления. И часть вины в этом лежит и на нем. Он убил в людях чувство равенства, хоть апологеты империи и говорят, что наоборот – все были равны перед императорами. Равны лишь в одном – в своем верноподданичестве. Тирания и стремится к такому образу равенства.

Ну вот, может сказать читатель, автор обвинил своего героя во всех смертных грехах и дал ему титул палача республики, но что он реально мог сделать в тот период исторического времени для сохранения республики и ее обновления? Нельзя было добиться неподкупного права и социальной справедливости с помощью той же выборной системы, при любых вариантах контроля неизбежно продажной. Разве что попытаться следовать теоретическим установкам Платона или Цицерона, идеалистически рисовавших прелести неподкупной и честной демократии. Легко сейчас повторять слова о том, что демократия не лучший способ общественной жизни, но иного пока не придумано. И будет ли придумано?

Давайте в этом разберемся. Разумеется, аналоги-то были – греческая полисная демократия либо ранняя римская республика, но они были, так сказать, мифом, легендой. Тот же Катон или его последователь Брут, исповедовавшие республиканские добродетели, давно уже в общественной жизни тогдашнего Рима сохранились чудом, были экзотикой, и если имели влияние, то в большой мере благодаря ореолу своих предков, бросавших на них делегированный из прошлого свет честности, неподкупности и справедливости. Нравы были таковы, что тот же Брут промышлял ростовщичеством, причем под немалые проценты, стало быть, был безжалостным кредитором, а Катон не считал для себя зазорным избивать рабов и жить плодами их трудов.

И конечно, возродить в тогдашнем нравственно-психологическом климате реликтовую древнюю республику, о которой они мечтали, было невозможно. Обладавший более широким кругозором Цезарь это прекрасно понимал, но он мог выбрать другой путь. Мог бы насадить на правах диктатора более суровые законы, каравшие бы за малейшие преступления в первую очередь в системе выборов (проблема, кстати, и сегодняшнего дня). В этом случае, оставаясь гарантом, контролером и одновременно судьей, смог бы достичь пусть и несовершенного, но все же более или менее нормального функционирования общественных институтов республики.

Но ему претило хоть какое-либо соревновательное начало в политической жизни. Он не для того пролил реки крови и встал на первое место, чтобы хоть в малейшей степени подвергать с таким трудом завоеванную власть пусть поверхностному и сомнительному – но риску – на выборах. Он сделал ставку на единоличное правление и не собирался поступаться идеей военной монархии.

Империя, им зарожденная, стала стабильным и процветающим государством не столько вследствие реформирования власти, сколько за счет новых завоеваний. Причем свойственный римлянам захватнический инстинкт стал после него еще более сильным и амбициозным, приоритет силы над правом еще более агрессивным и аксиоматичным. Расширение империи хоть и укрепляло ее военное могущество, но в то же время элита, получая беспредельные блага и роскошь, без меры пользовалась изнеженными удовольствиями жизни, что вело к моральному вырождению римского общества.

Не случайно великая империя с внешней мощной и прекрасно вооруженной армией и отлаженным государственным механизмом рухнула в конце концов в одночасье от орды варваров, потому что была смертельно больной и прогнившей изнутри до полного разложения. Она оказалась несостоятельной перед лицом более молодых, по терминологии Льва Гумилева, пассионарных племен и народов.

Есть в этом «заслуги» Цезаря? Несомненно, хоть на них надо смотреть в контексте исторической закономерности, и мы об этом уже говорили. Хоть Цезарь и не ставил изначально римское государство на гибельный путь постоянных войн, материального обогащения и паразитирования, но он эти тенденции усилил, снабдив своих преемников инструментом абсолютной власти. Этим же инструментом подавлялось любое социальное инакомыслие. Малейшие попытки изменить общественный уклад в сторону демократизации карались жестоко и недвусмысленно давали понять всем оппозиционерам, что даже умозрительные на этот счет теории и фантазии наказуемы. Примеров можно привести много.

Таким образом, общество, лишенное даже помыслов об ином устройстве государства со справедливыми законами и относительном равноправии сословий и отдельных граждан, точнее подданных, неизбежно деградировало и в духовном плане. Религиозные культы, ставшие идеологическими подпорками государства, перестали быть духовной пищей и источником веры народа, деградировали или перерождались в секты. Не случайно уже в первом веке нашей эры люди в поисках духовной чистоты и незапятнанной истины обратились к пришедшему с Востока христианству, которое, несмотря на гонения, обрело в Риме твердую и плодородную почву.