Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 70

Вот такая сложилась в столице ситуация, когда наследник Цезаря прибыл в Италию. Здесь узнал подробности происшедших в мартовские иды событий и что он действительно назван в завещании Цезаря не только наследником, но и приемным сыном. Ему становится известно, что дядя завещал ему немалые деньги с условием, что он выплатит каждому римлянину по триста сестерциев. В Неаполе, в апреле месяце, он встретился с Цицероном и Бальбом и советовался с ними о принятии наследства. Сторонник республики Цицерон, увидевший в Антонии нового диктатора, пытается привлечь молодого Октавия в свой стан. И не только он, а также муж его сестры Марцелл. Но его мать, отчим, их друзья советуют Гаю отказаться от наследства, не встревать в политику и жить частным человеком. Время неустойчивое, шаткое, чреватое непредсказуемыми поворотами, к тому же он еще слишком молод, чтобы вставать на стезю государственного деятеля. И едва ли сможет выполнить завещание Цезаря, потому что его наследство уже присвоено Антонием. Но молодой человек уверен, что именно Антоний, ближайший друг приемного отца, не оттолкнет его и поможет выполнить завещанное Цезарем. Кроме того, он хочет преследовать по суду убийц и намерен добиваться их осуждения любой ценой. Ему говорят, что это вообще невозможно, потому что сенаторы амнистировали заговорщиков. И отчим еще и еще раз советует одуматься и выкинуть из головы романтические безрассудства. Но Гай стоит на своем. Он принимает решение стать наследником Цезаря и принять его имя.

Когда Октавиан приехал в Рим, то был восторженно встречен сторонниками Цезаря. Его представил народу Луций, брат Марка Антония, и в своей речи молодой человек сказал, что принимает наследство вероломно убитого двоюродного дяди, чтобы выплатить народу обещанное Цезарем. И признает свое усыновление. Отныне он – Гай Юлий Цезарь Октавиан (то есть из рода Октавиев). Затем на других собраниях наследник говорит о своих намерениях отомстить убийцам.

Когда он пришел к Антонию, тот заставил его долго дожидаться, а когда появился, на его лице можно было прочесть лишь властное пренебрежение к мальчишке. Когда юноша потребовал вернуть ему, законному наследнику, взятые у Кальпурнии в ночь после убийства деньги и упрекнул его в том, что тот не стал преследовать убийц Цезаря, а также отдал должность верховного понтифика Лепиду, а не ему, наследнику убитого. Дело в том, что в сорок пятом году под нажимом Цезаря сенат принял закон, по которому должность главного жреца государства должна была передаваться по наследству. Антоний в очень резкой форме дал мальчишке отповедь. Он сказал, что деньги, взятые им у вдовы Цезаря, деньги казенные. Цезарь не отличал государственной казны от собственного кармана. Да и они давно потрачены на увековечение памяти Цезаря, на подкупы влиятельных лиц, чтобы они не противодействовали принятию решений, намеченных покойным. А что касается упреков, что не преследовал убийц, то сделал это сознательно – как консул, во избежание крови и беспорядков.

Антоний прекрасно понимал, что родственник убитого Цезаря, изображающий из себя Ореста, не имея средств, войск, влияния в сенате, да еще к тому не имеющий права занимать какую-либо государственную должность (даже квестором он мог стать только по достижении двадцати восьми лет), не опасен ему ни с какой стороны. Ну а благотворительствовать он не намеревался.

Нетрудно представить, что творилось в душе молодого человека, верившего с детства в принципы добра и справедливости, столкнувшегося с откровенным цинизмом и предательством. Он действительно любил Цезаря как родного отца, почитал за великого человека и просто не мог понять, почему его соратники, получившие из его рук высокие должности, блага и привилегии, затем посягнули на его жизнь и потребовали у сената благодарности и наград за это злодеяние? Почему Антоний, ближайший сподвижник и друг Цезаря, примирился с убийцами и теперь ведет странную политику заигрывания с сенатом? Почему лишил законного по завещанию наследства? И еще много таких вопросов он задавал себе и пытался на них ответить. Да, для него не было секретом, что без интриг, лжи и фальши во власти долго не продержишься, но ведь есть же и такие понятия, как совесть, преданность, дружба и так далее. Неужели ради власти надо это все растоптать и вырвать, как сорняки, из души и сознания?

Молодой человек все же решает выполнить завещание Цезаря и выплатить народу обещанные деньги. Но где их взять? Он выставил на продажу все, что получил по наследству из недвижимого имущества, но этого было явно недостаточно. Кроме того, ему стали чинить иски многие частные лица, которые полагали, что Цезарь нечестно завладел их имуществом во время гражданских войн. А сенат начал расследование об исчезновении денег из государственной казны, и это тоже грозило Гаю Октавию серьезными неприятностями, потому что фискальные органы могли доказать, что казенные деньги оказались в наследстве, а наследником был он. То, что деньги у Антония, знали все, но его политический вес в то время был велик, к тому же он был консулом, главой исполнительной власти, так что никто не рисковал чинить ему иски. Фискальное расследование, как это всегда и происходит в высших эшелонах власти, ничем не закончилось. Чтобы расплатиться с народом, согласно завещанию Цезаря, Октавию пришлось продать даже имение своей матери.

Антоний всеми способами пытался избавиться от назойливого родственника Цезаря и всячески его дискредитировал. Он даже утверждал, что за свое усыновление Октавиан заплатил своим задом. Якобы диктатор был его первым любовником. То же говорили в свое время и о самом Цезаре, который был, по слухам, развращен царем Никомедом. Едва ли Август был склонен к этому пороку, потому что всегда был страстным женолюбом и обожал молоденьких девушек.

Ветеранам великого полководца было неприятно, что Антоний постоянно задирает племянника Цезаря, серьезного и благородного молодого человека, поэтому они уговорили консула помириться с Октавианом. И формально примирение состоялось. Но Антоний и не помышлял о союзе с приемным сыном Цезаря. Он даже инсценировал покушение на себя, обвинив молодого человека в том, что это дело его рук. Но доказательств тому не нашлось. Конечно, Антоний чувствовал, что этот упрямый, хитрый и изворотливый отрок, пользующийся в войсках определенной популярностью и ловко втирающийся в доверие к сенаторам, далеко пойдет, и с ним надо держать ухо востро.

Впрочем, в год смерти Цезаря на его место претендовал не только Октавиан. Кроме второго консула Долабеллы, двуличного и коварного молодого человека, к высшей власти стремились: Лепид, управлявший провинциями Ближняя Испания и Нарбонская Галлия, Луций Мунаций Планк, наместник остальной части Галлии, Гай Азиний Поллион, правивший Дальней Испанией. Кроме того, главные цезареубийцы, Брут и Кассий, уехали в Македонию и Сирию, провинции, обещанные им убитым диктатором. В этих провинциях стояли крупные воинские контингенты, и не было сомнения, что рано или поздно они станут решающим аргументом в борьбе за власть.

Призрак новой гражданской войны навис над империей. Что оставалось делать в этой ситуации Октавиану, у кого не было ни войск, ни денег и никакой государственной должности? У него, пожалуй, ничего не было, кроме народной приязни, продиктованной страстью к подачкам, и жалостью ветеранов к симпатичному мальчишке, близкому родственнику убитого Цезаря.

Но политическая борьба очень часто выигрывается не только силой легионов, но и умело внедренным в народ духом справедливости. Это молодой Октавиан хорошо усвоил уже в первые месяцы пребывания в Риме после смерти диктатора. Выплаты, имя великого Цезаря, какое он принял на себя, скромность и великодушие делали свое дело. На форуме, в театре, других общественных местах, где он появлялся, – везде его встречали с теплотой и любовью. Этому способствовало и его обаяние, соединенное с умением говорить убедительно и взвешенно.

«Красноречием и благородными науками, – пишет Светоний, – он с юных лет занимался с охотой и великим усердием. В Мутинской войне среди всех своих забот он, говорят, каждый день находил время и читать, и писать, и декламировать. Действительно, он и впоследствии никогда не говорил ни перед сенатом, ни перед народом, ни перед войском, не обдумав и не сочинив свою речь заранее, хотя не лишен был способности говорить и без подготовки. А чтобы не полагаться на память и не тратить времени на заучивание, он первый стал все произносить по написанному. Даже темы частных бесед и разговоров с женой Ливией он набрасывал заранее и держался своей записи, чтобы не сказать по ошибке слишком мало или слишком много. Выговор у него был мягкий и своеобразный, он постоянно занимался с учителем произношения; но иногда у него болело горло, и он обращался к народу через глашатая».