Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 73

Под командованием Антония и Лепида оказалась внушительная военная сила из 17 легионов и 10 000 конницы. У нашего героя было меньше – 11 легионов. Но развязывать междоусобицу они не собирались. Главная причина состояла в том, что на Востоке Брут и Кассий собрали столь же мощную армию и легко могли воспользоваться ситуацией, если в Италии будет развязана очередная гражданская война. К тому же ветераны Цезаря, служившие теперь как у Антония, так у Октавиана, не хотели проливать кровь друг друга. Поэтому, как и намекал в свое время дальновидный Антоний, созрела идея триумвирата.

Антоний, Лепид и Октавиан встретились на маленьком речном островке под Бононией (нынешняя Болонья). По сооруженному мостику первым туда прошел Лепид и, убедившись, что засады нет, махнул плащом. Все трое были без охраны и оружия. Совещание длилось три дня, и триумвиры договорились о пятилетнем соглашении, по которому они являются верховными правителями государства с правом назначать сенаторов и прочих должностных лиц, чеканить монету и быть верховными судьями без права апелляции. В ближайшей перспективе Лепид получал консульство на сорок второй год, а Антоний и Октавиан отправлялись на Восток, где Брут и Кассий, имея материальные и человеческие ресурсы, наращивали силы. Эти так называемые республиканцы вели себя там как цари, и даже чеканили монеты со своим изображением. Сразу после переговоров, когда Октавиан шел к своей палатке, два ворона попытались согнать с нее орла, но он растерзал обоих. Это было для нашего героя добрым предвестием, однако до его реального воплощения предстоял долгий и кровавый путь.

Новые триумвиры не пошли по стопам Цезаря, исповедовавшего принцип амнистии для соотечественников, участвовавших в гражданской войне на противной стороне. Эта политика милосердия привела к мартовским идам, когда прощенные Цезарем помпеянцы «отблагодарили» его за это хорошо отточенными кинжалами. Обжегшись на молоке, говорят, дуют на воду. Методы Суллы были надежнее, и поэтому уже в Болонье были составлены первые проскрипционные списки. Участники соглашения не щадили даже своих близких родственников: Лепид внес в список родного брата Павла, а Антоний своего дядю Луция лишь за то, что они под влиянием демагогических выступлений Цицерона голосовали в сенате за признание Антония и Лепида врагами народа.

В числе первых был и великий оратор. Говорят, что наш герой не хотел его смерти и лишь на третий день переговоров уступил нажиму Антония и согласился внести Цицерона в списки. Впрочем, проверить это не представлялось возможным даже современникам и древним историкам, потому что совещание проходило без свидетелей, между тремя парами глаз.

Аппиан пишет, что во время этих событий «в Риме происходили многочисленные грозные чудеса и знамения»: по форуму бегали волки, новорожденный ребенок стал говорить, статуи богов покрывались кровавым потом, слышалось бряцание оружие, молнии поражали храмы и так далее.

Были эти знамения в действительности или это обычный для античных историков мифологический подтекст реальных событий, сказать сейчас невозможно, но то, что вскоре в столице в образе хищных волков появились бряцающие оружием солдаты и стали вершить казни, это факт. Аппиан рисует яркие картины этой жестокой карательной кампании, когда приговоренных в первую очередь выдавали дети, хотевшие поскорей завладеть наследством, затем рабы и вольноотпущенники и лишь в последнюю очередь мужей своих выдавали жены. И здесь невозможно не согласиться с Плутархом, писавшим о триумвирах, развязавших эту кровавую вакханалию, что «они лишились от бешеной злобы способности мыслить по-человечески или, лучше сказать, показали, что нет зверя свирепее человека, совмещающего в себе дурные страсти и власть». Мотивируя обнародование списков людей, повергавшихся ограблению и казни, они говорили в манифесте, что это для того, чтобы раздраженные воины, которым «было дано утешение», не убивали невинных. Но солдаты зачастую «тешились» и над невинными, а внесенных в список отпускали на свободу, если те платили больше. Раб, выдавший господина, получал сорок тысяч сестерциев. У Аппиана описаны десятки историй, когда рабы становились в буквальном смысле хозяевами положения и не гнушались ничем, чтобы получить Иудину плату. Но приведены также примеры того, как жены спасали своих мужей, откупаясь драгоценностями и пряча их под крышей, как рабы переодевались своими хозяевами и гибли вместо них. Конечно, от этих репрессий бежали на Сицилию под крыло к Сексту Помпею или на Восток к Бруту и Кассию. Но лиц высшего сословия, сенаторов и всадников, погибло, по Аппиану, не так много, всего триста человек. Плутарх в жизнеописании Антония приводит ту же цифру, зато в биографиях Брута и Цицерона называет меньшую – двести человек. Так что к цифрам античных историков следует относиться осторожно. Наш герой во время этой вакханалии также совершал жестокие поступки, и в жизнеописании Августа Светоний приводит много имен, пострадавших непосредственно от его рук. В частности, претору Квинту Галлию, заподозренному в покушении на него, потому что пришел к нему для приветствия с мечом под одеждой (Светоний пишет, что под одеждой были таблички для письма, а не меч), он выколол глаза, затем страдальца пытали и казнили. Впрочем, Август это отрицал и говорил, что Галлия всего лишь посадили в тюрьму, а затем выслали из столицы, и погиб он при кораблекрушении. Также Октавиан якобы вносил в списки владельцев коринфских ваз, которые коллекционировал. Во всяком случае, Светоний утверждает, что в период репрессий на его статуе появилась надпись: «Отец мой ростовщик, а сам я вазовщик».

«Таким образом, – писал Н. Машкин в своей монографии о принципате Августа, – одним из важных следствий проскрипций явился подрыв власти отца – нарушение одного из устоев римского рабовладельческого общества. С соизволения правительства рабы выходили из подчинения своих господ. Это должно было коснуться не только проскрибированных, но распространилось и на другие семьи. Неустойчивость семейных отношений, наблюдавшаяся в тот период, сказалась особенно во время проскрипций. То, о чем говорили при Цезаре Саллюстий и Цицерон, находило свое подтверждение». Плебс, надо сказать, коль скоро это его не касалось, относился к репрессиям высшего сословия довольно равнодушно. Но иной раз, когда видел вопиющее безобразие, вступался за осужденных. Аппиан приводит случай, когда раб купил на полученные за выдачу господина деньги его дом и имущество, а затем стал злобно издеваться над его детьми. Народ вступился за них, донесли триумвирам, и раб вновь стал рабом.

О своем смертном приговоре Цицерон узнал, находясь вместе со своим братом Квинтом и племянником в своей знаменитой тускульской усадьбе. Они решили бежать к Марку Бруту, где уже находился сын Цицерона. Квинт вместе со своим сыном тайком отправился в столицу, чтобы взять оставшиеся там деньги и ценности, но их выдал раб, и обоих казнили. Великий оратор не знал об этом, они договорились, что брат его догонит. Но он повел себя как-то странно: сел на корабль и поплыл на Восток, но, добравшись до Цирцея, передумал и отправился пешком в сторону Рима. Он не мог поверить, что этот «божественный юноша» вынес ему смертный приговор. Был в полном смятении и намеревался, если не вымолит себе прощения, покончить с собой в его доме, чтобы навлечь, по поверью, духов мести. Но он помнил свою последнюю встречу с наследником Цезаря после того, как тот вошел в столицу во главе войск и стал консулом. Помнил, с какой нехорошей улыбкой юноша произнес двусмысленную фразу: «Ты приходишь ко мне последним из моих друзей». Действительно, тогда его опередили лизоблюды из сената, еще совсем недавно рукоплескавшие ему как спасителю республики. Находясь в полной растерянности, он вновь передумал и приказал плыть морем в другую свою усадьбу, в Кайету. Когда он сел там отдыхать, на него набросилась стая воронов. Верные рабы, обеспокоенные этим знамением скорой гибели господина, попытались его спасти. Они посадили Цицерона на носилки и поспешили к стоявшему на причале кораблю, но его выдал ученик, вольноотпущенник по прозвищу Филолог (у Аппиана это какой-то сапожник). Вилла стояла на холме, и он показал солдатам, как по извилистой дороге вниз движется лектика. Убийцы, а среди них был и военный трибун Попиллий Ленат, которого в свое время Цицерон сумел защитить в суде от обвинения в убийстве, нагнали его. Цицерон, пишет Плутарх, «взявшись по своей привычке левой рукой за подбородок, упорно смотрел на убийц; его запущенный вид, отросшие волосы и изможденное от забот лицо внушали сожаление, так что почти все присутствующие закрыли свои лица, в то время как его убивал Геренний. Он выставил шею из носилок и был зарезан». Это случилось седьмого декабря сорок третьего года. Он не дожил нескольких дней до шестидесяти четырех лет.